Современники отмечали, что Владимир Ильич очень ценил время и старался наполнять своё существование только тем, что на самом деле необходимо. Это касалось в том числе и выбора литературы для чтения, и способов организации полемики – устной или письменной. С каждым у Ильича был свой разговор. Сейчас это назвали бы коммуникационной мобильностью.
По воспоминаниям современников, в мыслях, движениях, высказываниях Ленин был быстр и порывист. Его речь, обращённая к людям, была краткой, энергичной и отвечала чаяниям слушателей. Французский журналист Андре Моризэ, летом 1921 года приехавший в Россию на конгресс Интернационала, оставил о Ленине-ораторе такие воспоминания: «Ленин весь – динамика... Я наблюдал его на конгрессе. Я говорил с ним не только из-за желания беседовать, мне хотелось ближе разглядеть его, я хотел схватить его черты. Немыслимо.
Его красноречие... то, что он говорит, нельзя резюмировать, нужно целиком передать. Никакое изложение не передает характера его речи. Нет ни вступления, ни заключения. Ленин начинает по существу и так же кончает. Он берет две или три мысли и ими оперирует. Формулы, в которые он их облекает, часто повторяются. Нет возгласов, нет эффектов трибуна. Я услышал речь, которую с величайшим нетерпением ожидал: «Тезисы о тактике Российской Коммунистической Партии»; в этой речи он провел глубокий анализ внутреннего положения России». Надо сказать, что Ленин на конгрессе говорил по-немецки, а Троцкий переводил его речь на французский. Видимо, в этой ситуации самым важным было соблюсти логику изложения, быть точным и убедительным.
Еще один «иностранный наблюдатель», полковник Хаскелл, руководитель Американской администрации помощи (АРА) в РСФСР и, к слову, антикоммунист оставил свои впечатления о встрече с Лениным как с исключительно деловым и открытым человеком: «Он подошёл ко мне и приветствовал меня на безупречном английском языке. Он сказал, что хочет выразить благодарность от имени России за громадную работу, проводимую АРА. После чего обсудил всё положение России с полнейшей откровенностью и во всём объеме. Это было похоже на коммерческий разговор с крупным администратором… Сам Ленин производил впечатление весьма выдающейся личности. Не может быть никакого сомнения в его честности и искренности».
Конечно, в разговоре с иностранцами деловой тон и краткость приветствуются, фигуры речи тут неуместны. Другое дело – свои люди. Обращаясь к аудитории рабочих и крестьян, собратьев по партии или к оппонентам, Ленин был куда более эмоционален. Даже политические противники признавали удивительную силу воздействия его выступлений. По воспоминаниям меньшевика А. Потресова, «никто не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личности, как этот на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо-таки гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними. Только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным, бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатичную веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя».
Безусловно, человек, обладающий такими качествами, и говорил соответствующе, не пренебрегал образными сравнениями, метафорами и эпитетами. Современники вспоминают, что в спорах Ленин любил припечатать оппонентов каким-нибудь метким определением. Вот небольшая подборка: слезоточивые дурачки, слюнтяи, кисляи поганые, мямли, нытики, слякоть, учёные дураки и старые бабы; пустозвонный болтун, болван, путаник первого ранга, пустолайка, поросёночек, сладенький дурачок, дура петая, махровая; совсем безголовые люди, слепцы, тупицы первого ранга, круглые дураки, не люди, а жалкие тряпки; глупые, истерические существа, я так зол, так зол!.. Очень сложно человеку с темпераментом терпеть глупые речи, бестолковую трескотню. Сам Ильи любил говорить коротко и по делу, и в других это качество приветствовал. По воспоминаниям Луначарского, в присутствии Ленина время словно сжималось, концентрировалось, «делалось более плотным, так много фактов, мыслей и решений вмещалось в каждую данную минуту».
Если политические противники нападали на него с критикой, он отвечал им словами Энгельса: «Jedes Worte – ein Nachttopf und kein leerer» («каждое слово – ночной горшок, и притом не пустой») и громил их, не стесняясь в выражениях: Сами по себе вы — гробы повапленные. Душонка у вас насквозь хамская... Какая презренная холопская фигура! Негодяй! Сукин сын, подлец, грязная сволочь. Мазурики, подонки, канальи, лакейские души, прохвосты, хамы! Дурачье и сволочь! Мерзавцы! Негодяи! Но и этого в пылу борьбы иногда казалось мало, и тогда в ход шли «архиругательные» слова: архижулики, архимерзавцы, архипройдохи… Такая манера выражаться повергала в шок мягкотелых интеллигентов и не могла не найти отклика в душах и умах привыкших к крепким выражениям единомышленников.
Когда Ильич терял терпение, видя, как соратниками по партии создаются бестолковые указы и распоряжения, бранные выражения звучали и в их адрес. Действия чиновников и бюрократов чаще всего оценивались как подлость, безобразие и дикость. Так, к примеру, жёсткой критике подвергся совнаркомовский закон «Об управлении домами», на котором Ленин поставил резолюцию «Подлый закон» и сопроводил запиской: «Наши дома загажены подло. Закон ни к дьяволу не годен. Надо в 10 раз точнее и полнее указать ответственных лиц (и не одного, а многих в порядке очереди) и сажать в тюрьму беспощадно».
Ленина ужасно возмущало, что в партию вступают все, кому не лень, и в её рядах, заводится, по словам вождя, «коммунистическая сволочь», «паршивые чекисты», которых «надо вешать на вонючих веревках». В адрес нерадивых слуг народа и бюрократов, как и в адрес врагов, звучат призывы о наказании: бить и драть, дать в морду, выпороть жестоко и публично, четыре раза расстрелять.
Оправдывая свой «ругательный» пафос, Ленин втолковывал особо чувствительным товарищам, что «если бы социал-демократия применяла беззубые, никого не задевающие слова, она была бы похожа на меланхолических пасторов, произносящих по воскресеньям никому не нужные проповеди».
Для начитанных слушателей у Ильича был целый арсенал средств словесного воздействия: это и цитаты из философских трактатов, и высказывания теоретиков-марксистов, и, конечно же, яркие образы из русской классической литературы. Нередко высказывания носили ироничный или сатирический характер. Своего соратника Троцкого он называл Ноздрёвым, Иудушкой... Острой критике подвергал «русскую обломовщину»: «Мы дьявольски неповоротливы, мешковаты, сколько ещё у нас обломовщины, за которую нас ещё неминуемо будут бить». Гоголевские персонажи особенно были в ходу, ибо позволяли «ранжировать» тех, кого надо было покритиковать: вот кто-то бестолков и непонятлив, как Коробочка, кто-то развязно краснобайствует, как Ноздрёв, «угрожающе рычит черносотенец Собакевич», «вежливо поправляет его кадет Манилов»... Ленин использует в своих сочинениях «говорящие фамилии» из различных произведений Н.В. Гоголя, М.Е. Салтыкова-Щедрина, А.Н. Островского, когда справедливой критике подвергает непробиваемых начальников Угрюм-Бурчеевых, мироедов Колупаевых и Разуваевых, пустозвонов Тряпичкиных, заносчивых торгашей Кит Китычей или адвокатов Балалайкиных. Призывая соратников бросить силы на преодоление бедности и разрухи в стране, Ленин не раз цитирует и перефразирует Н.А. Некрасова: «У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, - чтобы создать действительно могучую и обильную Русь», «Это как раз то, что требуется Российской Советской Социалистической Республике, чтобы перестать быть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и обильной».
Ораторские приёмы, передающие спектр переживаний, используются и в письменной речи Ленина. В его статьях часто встречаются эмоциональные восклицания, и исследователи приводят их целыми рядами: Уф! Бррр!.. Фи, фи! Ха-ха!! Аминь! Тьфу-тьфу! Увы, увы! Ей-ей! Вот! вот! Ура!! Какие страсти! Какие ужасы! Беда! Боюсь! Какой позор! Стыд и срам! Помилуйте! Это скандал, это зарез, это крах! Швах! Это смертоубийство! Это хаос! Это верх безобразия! Какая гнусная комедия! Картина! Прелесть! Премило! И смех и горе! Вот ахинея и глупость! Вздор и вздор! Это архиглупо! Да ведь это просто галиматья, сапоги всмятку! Это чистейшее ребячество!! Сумасшествие!! Святая истина! Святители! Какая благодать! Да и тысячу раз да! Нет и тысячу раз нет, товарищи!
В 1924 году журнал «ЛЕФ» опубликовал целую подборку статей, посвященных анализу стиля ленинских речей и текстов. Почти все исследователи обратили внимание на эмоционально окрашенную лексику, которая вводится Лениным в деловую статью или выступление и резко контрастирует с лексикой книжной, нейтральной. По мнению Б. Эйхенбаума, это намеренное «отступление от норм письменной интеллигентской речи» позволяет перейти «в область устной речи, устного спора» и «придает стилю характер сжатости и энергии, к которым всегда стремился Ленин». Аналитики обратили внимание и на краткость высказываний вождя, который упрекает газеты в политической трескотне и призывает журналистов не писать пространных статей, а сообщать сведения коротко и ясно, «в телеграфном стиле». Время требовало решительных действий. И слова у Ильича с делом не расходились.
Автор: Тамара Скок
