Руссо туристо – облико морале
Самыми высокодуховными и нравственными русскими путешественниками были паломники, устремлявшиеся в Святые земли. Эти богомольцы по обычаю привозили из Иерусалима пальмовую ветвь (отсюда и их название, ибо лат. Palma – пальма –> паломник). Религиозный туризм средневековья – это по-настоящему опасное приключение, пуститься в которое мог только отважный и одержимый верой человек. Судите сами: картография слабо развита, нормальных дорог и надежного транспорта нет, того и гляди погибнешь от рук воинственных кочевников или лишишься всего имущества, попав в лапы к грабителям или мошенникам. Скорость передвижения крайне низкая – около 20 километров в день, и расстояние от Киева до Константинополя, к примеру, занимало более 70 дней, а ведь еще из Константинополя на кораблях надо было плыть через Мраморное и Эгейское моря в Палестину. Ясно, что у переживших всё это было что порассказать. Кроме того, паломник, если он истинный, вёл ещё большую работу над собой: самосовершенствовался духовно, боролся со своими пороками, каялся, если нарушал заповеди и поддавался искушению. Одним из интересных примеров паломнического повествования можно считать «Житие и хождение игумена Даниила из Русской земли», содержащее рассказ о путешествии в начале XII в. в Иерусалим, Вифлеем, Иерихон и Галилею отважного черниговского игумена. Даниилу повезло: он в святых землях находился шестнадцать месяцев и успел приобщиться в полной мере к тому, что у «торопливых», как он их называет, паломников было лишь на бегу, а потому они «многа добра не видевши», ибо «сего пути нельзя вскоре сотворити». Лишь прожив почти полтора года в Иерусалиме, Даниил смог в достаточной степени «походити и испытати» все святые места.
Даниил честно каялся «во всякой лености, и слабости, и во пьянстве», и что жил порой, «неподобная дела творя», просил прощения за «худоумие» и простоту, но всё искупается стараниями игумена самым основательным образом познакомиться со Святой землей и подробно, со всей тщательностью запечатлеть увиденное.
Специалисты считают, что «Хождение» Даниила выгодно выделяется среди других подобных описаний Святой земли именно обстоятельностью наблюдений, в нём даже даются примерные размеры святынь, чтобы читающие могли в деталях представить себе, как это выглядит. Вот краткий пример одного из таких описаний: «Гроб же Господен собою таков: это как бы маленькая пещерка, высеченная в камне, с небольшими дверцами, через которые может, став на колени, войти человек. В высоту она мала, а в длину и в ширину одинаково четыре локтя. И когда входишь в эту пещерку через маленькие дверцы, по правую руку — как бы скамья, высеченная в том же пещерном камне: на той скамье лежало тело Господа нашего Иисуса Христа. Сейчас та святая скамья покрыта мраморными плитами. Сбоку проделаны три круглых оконца, и через эти оконца виден этот святой камень, и туда целуют все христиане. Пять больших лампад с маслом висят в Гробе Господнем, и горят беспрестанно лампады святые день и ночь. Скамья ж та святая, где лежало тело Христово, в длину четыре локтя, в ширину два локтя, а по высоте пол-локтя. Перед дверьми пещеры лежит камень — на расстоянии трех стоп от тех пещерных дверец: на том камне, сидя, ангел явился женам и благовестовал им о воскресении Христовом».
До сих пор «Хождение» Даниила вызывает интерес у читателя и знакомит его с уникальными впечатлениями очевидца, побывавшего в Палестине и Иерусалиме начала XII века.
Купеческие и посольские травелоги
Для литературного произведения, где сюжетообразующую роль играет путешествие, существует специальное жанровое определение – травелог. Знаменитое «Хожение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина (1466-1472 гг.) можно отнести к этому жанру, поскольку это не просто «путевой журнал», а своеобразный «дневник наблюдений» отважного русского путешественника, посетившего Кавказ, Персию, Индию и Крым и оставившего заметки об обычаях, манере общаться и одеваться, особенностях ведения торговли и сельского хозяйства, быте, верованиях и традициях разных народов. Есть в произведении лирические отступления, многочисленные обращения к небесным покровителям со словами благодарности и с просьбами о защите в опасных ситуациях, автобиографические эпизоды, придающие повествованию особый колорит. И довольно часто звучит тоска по родине, переживание о её судьбе: «В Сивасской округе и в Грузинской земле всего в изобилии. И Турецкая земля всем обильна. И Молдавская земля обильна, и дешево там все съестное. Да и Подольская земля всем обильна. А Русь (бог да сохранит! Боже, сохрани ее! Господи, храни ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя эмиры Русской земли несправедливы. Да устроится Русская земля и да будет в ней справедливость! Боже, боже, боже, боже!)». Интересно, что это четырехкратное обращение к Богу написано у Никитина на арабском, персидском, русском и тюркском языках.
Произведение Афанасия Никитина можно причислить к художественно-коммерческим заметкам путешественника. А есть заметки художественно-политические, и к ним в полной мере можно отнести статейные списки – письменные отчеты русских послов о своих миссиях. По мнению академика Д. С. Лихачева, эти подробные отчеты, содержащие наблюдения не только политического, но и жизнеописательного характера, нередко тонкие психологические заметки, «подготовили появление сложной литературы путешествий: путевых записок и литературно обработанных повествований». В этих статейных списках, помимо политических или экономических выкладок, можно было встретить и по-детски наивные описания чужеземной флоры и фауны. Так, в XVII веке русские посланники, осматривая Ливорно, были удивлены тем, какие диковинные плоды там растут на деревьях, но более всего их поразила невиданная доселе птица, которую «называют струц, велика, ноги что у коровы, а ест железо, и камень, и кости, в вышину человека с полтора, а перье на ней морховато, серо, что носят немцы на шляпах». В этом описании страуса проявилась еще одна черта путевых заметок: переплетение были и небыли, некоторая гиперболизация с целью поразить читателя, не имевшего счастья лицезреть лично такие заморские чудеса.
Еще один эпизод из того же статейного списка повествует о карантинных мерах, предпринятых в итальянском порту для предупреждения распространения инфекционных заболеваний прибывшими моряками. Чужеземным кораблям велено было стать на якорь в двух верстах от города и ждать прибытия команды «корабельного приема капитана», в составе которой был «дохтур», производящий «осмотр всех лиц порознь». Кроме того, капитан прибывшего корабля обязан был представить «поздравленные грамотки, что приехал не из моровых мест». И только после проверки всех документов и осмотра команды корабль мог проследовать в порт.
Н. М. Карамзин и его дневник русского путешественника
В путешествие по Европе конца XVIII века Николай Карамзин отправился в возрасте двадцати трех лет. Выехав из Твери в середине мая 1789 года, проехав через Петербург, Нарву, Дерпт и Ригу, молодой писатель устремился в Пруссию, Саксонию, Швейцарию, Францию и Англию. Вернулся он на родину осенью 1790 года и тут же взялся за оформление своих дорожных заметок, которые включали в себя впечатления от увиденного и услышанного, вольные размышления, записи бесед с писателями и философами, зарисовки ландшафтов… В 1791 году в «Московском журнале» Карамзин начал публиковать свои «Письма русского путешественника», и в течение двух лет читающая публика с удовольствием знакомилась с ними, черпая впечатления из этого увлекательного описания молодым человеком своего большого путешествия. «Письма» принесли Карамзину популярность и уважение искушенного читателя, и это не удивительно: авторский стиль отличался эмоциональностью, картины и характеры нарисованы так ярко, с любовью и вниманием к деталям. Вот характерный пример: самое начало путешествия было омрачено поломкой кибитки и плохой погодой, но отчаяние в душе Карамзина сменилось радостью, когда он неожиданно получил не только помощь, но и доброе напутствие для дальнейшей дороги. «…и в самый тот миг, как сердце мое стало полно, явился хорошо одетый мальчик, лет тринадцати, и с милою, сердечною улыбкою сказал мне по-немецки: ″У вас изломалась кибитка? Жаль, очень жаль! Пожалуйте к нам — вот наш дом — батюшка и матушка приказали вас просить к себе″. — ″Благодарю вас, государь мой! Только мне нельзя отойти от своей кибитки; к тому же я одет слишком по-дорожному и весь мокр″. — ″К кибитке приставим мы человека; а на платье дорожных кто смотрит? Пожалуйте, сударь, пожалуйте!″ … Мы взялись за руки и побежали бегом в большой каменный дом, где в зале первого этажа нашел я многочисленную семью, сидящую вокруг стола; хозяйка разливала чай и кофе. Меня приняли так ласково, потчевали так сердечно, что я забыл все свое горе… Я пробыл у них около часа. Между тем привезли ось, и все было готово. ″Нет, еще постойте! ″ — сказали мне, и хозяйка принесла на блюде три хлеба. ″Наш хлеб, говорят, хорош: возьмите его″. — ″Бог с вами! — примолвил хозяин, пожав мою руку, — бог с вами!″. Я сквозь слезы благодарил его и желал, чтобы он и впредь своим гостеприимством утешал печальных странников, расставшихся с милыми друзьями. Гостеприимство, священная добродетель, обыкновенная во дни юности рода человеческого и столь редкая во дни наши!».
Обаяние и смелость молодого русского дворянина открывали перед ним двери не только гостеприимных обывателей, но и весьма именитых персон. Так, запись от 19 июня 1789 г. фиксирует один из таких приятных и познавательных визитов в Кенигсберге: «Вчерась же после обеда был я у славного Канта, глубокомысленного, тонкого метафизика. Я не имел к нему писем, но смелость города берет, — и мне отворились двери в кабинет его. Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный. Первые слова мои были: ″Я русский дворянин, люблю великих мужей и желаю изъявить мое почтение Канту″. Он тотчас попросил меня сесть, говоря: ″Я писал такое, что не может нравиться всем; не многие любят метафизические тонкости″. С полчаса говорили мы о разных вещах: о путешествиях, о Китае, об открытии новых земель…»
Карамзин в своем насыщенном событиями вояже находил время для посещения театров и даже, как непредвзятый рецензент, отражал в своем путевом дневнике впечатления от увиденного на сцене. Он беседовал с завсегдатаями кабачков, знакомился с купцами и офицерами, учёными и писателями, интересовался укладом жизни горожан и сельских жителей. Повествование его подчас довольно лирично и наполнено тоской по родным местам и людям: «Пришедши в свою комнату, почувствовал я великую грусть и, чтобы не дать ей усилиться в моем сердце, сел писать к вам, любезные, милые друзья мои! Для того чтобы узнать всю привязанность нашу к отечеству, надобно из него выехать; чтобы узнать всю любовь нашу к друзьям, надобно с ними расстаться».
Калики и калеки
В карамзинском опусе слово путешественник имеет синонимы дорожный, странник, и тут всплывает еще одно известное из литературы и необычное для современного читателя синонимичное понятие – калика перехожий, еще один подвид странствователей. Сейчас так уже никто не говорит, а в XIX веке это выражение относилось в основном к паломникам, переходившим от церкви к церкви, от монастыря к монастырю и жившим подаянием. Ясно, что эти люди были одеты очень бедно, а на ногах у них была легкая обувка – калига, или калика, как ее тогда называли. Постепенно название этой колоритной дорожной обувки перешло и на людей, ее носивших, а пришло оно на Русь из Древнего Рима, где kaliga – это обувь римского воина. Между прочим, своё прозвище Калигула (от kaligula - сапожок) римский император Гай Юлий Цезарь Германик получил за то, что сызмальства находился среди солдат и носил детские сапожки наподобие армейских калиг.
Однако оборванными, слепыми и увечными калики перехожие стали в более поздней литературе, а в фольклоре можно найти обратные примеры: калики – это воины, богатыри, богатые путники в диковинном облачении. Так, в словаре Брокгауза и Эфрона это те, кто много странствовал и побывал в святых местах, былинные «дородные добрые молодцы, силачи, иногда красавцы, одетые в шубы соболиные или гуни сорочинские, в лапотки семи шелков, с вплетенным в носке камешком самоцветным; костюм их дополняют сумки из рыжего бархата, клюки, иногда из дорогого рыбья зуба (моржовых клыков), и шляпы земли греческой». В «Голубиной книге», сборнике восточнославянских народных духовных стихов конца XV – начала XVI века, калики – это богатыри, обладающие зычным голосом необычайной силы: «Скричат калики, дрогнет матушка сыра земля, с дерев вершины попадали. Под князем конь окорачился, а богатыри с коней попадали», – говорится там.
Со временем образ калик перехожих претерпел изменения, и они превратились в «нищую братию» и «убогих людей». Это уже не группы паломников, идущих к святым местам, а те, кто просит подаяния у храмов, на ярмарках, на улицах, в богатых домах. Поэтому не удивительно, что слово калика в современном восприятии обрело значение «калека, немощный человек».
Фланёры-наблюдатели
С середины XIX века путешествующих не по делу, а в поисках новых впечатлений, во всём мире прибавилось. Россия не стала исключением. Появилось определение фланёр (Flaneur, фр.) – странник, наблюдатель, интересующийся жизнью разных городов, их достопримечательностями, изучением архитектуры, культурного пространства. А к концу XIX в. в Российской империи появились новые типы путешественников – туристы-экскурсанты, чьи время и денежные ресурсы были ограничены, а потому они за границей вынуждены были подчиняться экскурсоводу, принадлежать к группе таких же несамостоятельных вояжеров и соотносить свой маршрут с путеводителем, и туристы-транжиры, богатые посетители всевозможных выставок, сорящие деньгами и оставляющие о себе не лучшее впечатление как у соотечественников, так и у иностранцев.
Пётр Петрович Мигулин, российский экономист, издатель и редактор, доктор финансового права, профессор Харьковского и Петербургского университетов, действительный статский советник в своем труде «Настоящее и будущее русских финансов» горько сетовал: «Ничего не может быть противнее русского, развлекающегося за границей. Огромное большинство таких русских совершенно не владеет или владеет крайне плохо иностранными языками, не имеет определенного плана путешествий, не имеет представления о чужих порядках, вечно попадает не туда, куда направляется, - вечно в столкновении с иностранными кондукторами и гарсонами, - надоедает своими расспросами и непониманием ответа».
Такие туристы часто оказывались поверхностными в своих наблюдениях, делали неправильные выводы и выдавали единичные увиденные ими случаи за закономерность. Журналы того времени замечали: «Достаточно такому туристу увидеть босую женщину на улицах громадного и богатейшего города, чтобы решить, что все население ходит без сапог; если на глаза туристу попадется пьяница, то, значит, везде царствует повальное пьянство», «У любознательных туристов очень мало знаний и очень много смелости».
Тури-тура-туристы и натуралисты
Возникновение советского туристского движения относится к началу 20-х гг. ХХ века. В 1929 году появилось знаменитое акционерное общество «Интурист». Однако по понятным причинам туризм не носил массового характера. К середине столетия ситуация стала исправляться, государство выделяло немалые средства на развитие материальной базы туризма, открытие турбаз, гостиниц, кемпингов, и скоро по размаху туристского движения СССР стал занимать одно из первых мест в мире. Статистика 70-х потрясает: в 1975 году число лиц, проводивших отпуск и каникулы за пределами постоянного места жительства, достигло 140-150 миллионов человек (включая поездки в дома отдыха, пансионаты, санатории, пионерские лагеря и др.), что составило около 20% от всего числа туристов в мире.
В СССР вплоть до 80-х годов ХХ века туристами чаще называли тех, кто предпочитал походы с рюкзаком за спиной пассивному времяпрепровождению. Турпоходы были очень популярны среди школьников и студентов. Самые активные начинающие походники мечтали о том, чтобы получить значок «Юный турист» и удостоверение, подтверждающее, что его обладатель умеет ставить палатку, разводить костёр, фильтровать речную воду, оказывать первую медицинскую помощь и т.д. Курортники и прочие вяло отдыхающие к настоящим туристам не относились. Даже в мультфильме про Чебурашку и крокодила Гену молодые люди с рюкзаками за спиной распевают, пропагандируя активный отдых вблизи больших городов:
Солнце светит ярким светом над Москвою и вокруг.
Почему же люди летом отправляются на юг?
А в Подмосковье ловятся лещи, возятся грибы, ягоды, цветы.
Лучше места даже не ищи, только время зря потратишь ты.
В туристской среде был свой сленг, свой фольклор, рождалось множество анекдотов, примет, суеверий, шуточных песен. В одном из советских фильмов середины 60-х забавную туристскую песню исполняют даже ресторанные музыканты во время ужина гостей:
Земля, друзья, поката, и сколько ни иди,
Всегда идешь куда-то и что-то впереди,
Шагай с утра, ни пуха ни пера,
Тури-тура, тури-тура-туристы.
На особый уровень туристскую песню вывел Юрий Визбор, сделав её лиричнее и тоньше. Новый жанр появился и в публицистике – заметки путешествующих натуралистов, любителей и ценителей природы. Одним из самых талантливых журналистов-натуралистов в СССР был Василий Песков, которому под увлекательные очерки из цикла «Окно в природу» популярнейшая тогда «Комсомольская правда» отдавала несколько полос. Просто, наглядно, свежо, вдохновляюще – так говорил и писал В. М. Песков. Его книга «Таёжный тупик», изданная в 90-х во Франции и позже переведенная еще на десяток языков, по мнению зарубежных издателей, «замечательна не только исключительностью судьбы староверов Лыковых, но и этикой повествования, держащейся на трёх песковских китах: достоверность факта без прикрас, вникание в драматургию взаимоотношений человека с природой и гуманность взгляда». Василий Песков считал своим кумиром писателя Жюля Верна и любил говорить, что формировался на его книгах. По выразительности тексты Пескова ни в чем не уступают художественной литературе, кроме того, его публикации сопровождались очень качественными авторскими фотографиями, так что можно сказать, что он иллюстрировал собственные заметки натуралиста. Фотограф он был отменный и даже, опередив время, создал прекрасную галерею снимков «Широка страна моя», сфотографировав с воздуха весь СССР от Бреста до Камчатки. Коллеги называют Василия Михайловича основателем российской экологической журналистики. В его очерке «Средняя полоса» есть такое наблюдение: «Каждому особенно дорог тот уголок на земле, где рос, где стал человеком. И все-таки на вопрос о «лучшем месте на шарике» я всегда говорю: средняя полоса.
Рязанские поля и березы возле Оки, калужские и тульские перелески с тихой водой в маленьких речках, Подмосковье, владимирские проселки, земли тамбовские и воронежские, где леса иссякают и начинаются степи, это все в обиходе мы зовем средней полосой, имея в виду широкий пояс России, идущий с запада до Урала.
Я очень люблю этот пояс земли. Догадываюсь, что он так же хорош и по другую сторону глобуса – в Канаде и в северных землях Америки. И объяснения в этой любви должны быть понятны всем, кто сумел приглядеться к неброской, но тонкой красоте Средней России, до самых глубин понятой Левитаном, Нестеровым, Чайковским, Тютчевым, Фетом, Есениным, Паустовским».
Подводя итог, вспомним ёмкое утверждение Н. М. Пржевальского: «Жизнь прекрасна тем, что в ней можно путешествовать».
Автор: Тамара Скок
