22 октября 1870 года родился Иван Алексеевич Бунин, русский поэт и прозаик, обладатель Нобелевской премии по литературе, один из самых взыскательных и непредвзятых свидетелей своего времени.
Фото: smotrim.ru
«Проклятые монголы…»
Бунин оставил не самые лучшие воспоминания о своих современниках, собратьях по перу, потому что подходил к ним со строгой творческой и человеческой меркой. Критичность оценок возросла еще более тогда, когда в истории России наступили «окаянные дни».
В дневниковых записях под этим красноречивым названием нанесены штрихами, и этого достаточно, совершенно убийственные и такие хара́ктерные портреты, что на некоторых известных литераторов начинаешь смотреть другими глазами. Вот несколько бунинских зарисовок: «О Брюсове: все левеет: “почти уже форменный большевик”. Не удивительно. В 1904 превозносил самодержавие… С начала войны с немцами стал ура-патриотом. Теперь большевик».
Досталось и А. Блоку, причем не раз. Бунин, критикуя поэта за прореволюционную позицию, назвал стихотворение «Скифы» грубой подделкой под пушкинское послание «Клеветникам России». Прочитав газетные отзывы о поэме «Двенадцать», Бунин негодует: «“Блок слышит Россию и революцию, как ветер…” О, словоблуды! Реки крови, море слез, а им все нипочем». Писательские кружки и объединения для него «новая литературная низость, ниже которой падать уже некуда», и характеристики соответствующие: «Музыкальная табакерка» - гнуснейший кабак, где среди спекулянтов, шулеров и публичных девок «поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и так далее) читают свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные».
Не может Бунин принять и того факта, что в новой реальности, оказывается, можно запросто стать великим поэтом или писателем, достаточно провозгласить себя таковым, как Игорь Северянин, или поверить газетам и журналам, наперебой прославляющим Горького, первого пролетарского писателя: «Как тут быть спокойным, когда так легко и быстро можно выскочить в гении? И всякий норовит пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание». Для Бунина всё происходящее в стране вообще и в литературе в частности соотносится с трагичными временами порабощения, попрания русской культуры: «А.К. Толстой когда-то писал: “Когда я вспоминаю о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния”. В русской литературе еще вчера были Пушкины, Толстые. А теперь почти одни “проклятые монголы”». Такая непримиримая позиция объяснялась весьма высокими требованиями, предъявляемыми Буниным к литературному творчеству. Ему было очень больно видеть, как высокая планка, заданная по-настоящему великими русскими писателями и поэтами, падает и попирается под хохот и рёв громогласных маяковских, наглых «идиотов полифемовичей» с «корытообразными» ртами.
М. Горький, И. Бунин, Ф. Шаляпин, Скиталец (С.П. Петров), Н. Телешов. Стоят: Л. Андреев, Е. Чириков. Фото: granates.ru
Ярая непримиримость Бунина сегодня может показаться перегибом: всё-таки литературные эксперименты Серебряного века были не надругательством над великой русской литературой, а поиском новых путей, своеобразным избавлением от грубого реализма и обывательщины. Поэты и писатели эпохи модернизма, к которой и сам Бунин относился, произвели в русской литературе настоящую революцию, и если бы не октябрьский переворот, оборвавший этот творческий всплеск, то, возможно, Иван Алексеевич был бы терпимее к происходящему. Но наложение этих явлений, крушение Российской империи сделало Бунина беспощадным в оценках. Он поневоле стал последним хранителем русской литературной традиции, и в этой роли был безупречен.
Понятно, почему Бунину не нравился эпатажный Маяковский: новаторство в стихах, провокационный внешний вид, вызывающее поведение, попрание правил и норм. А эта отвратительная желтая кофта! А подвешенный на сцене вверх ногами рояль под потолком! А задирание публики, пришедшей послушать футуристов! Это уже позже стало понятно, что многочисленные литературные течения и направления эпохи Серебряного века не разрушительная игра, а зарождение нового этапа в российской литературе, да и вообще «большое видится на расстоянье». Но Бунин так и остался последним осколком русской классики, и осколок этот был острым, как бритва.
Избранные
В ряду современных ему русских писателей Бунин выделяет только двоих близких по духу - Толстого и Чехова. Он признает их безусловный авторитет и при этом чувствует духовную причастность к проповедуемым ими принципам, основной из которых – правдивость. Лев Толстой, провозгласивший, что «в жизни и в искусстве нужно лишь одно — не лгать», хотел, чтобы читатели его произведений «были чувствительны, т. е. могли бы иногда пожалеть от души и даже пролить несколько слез». Не признавая современной поэзии с её экспериментами в области смыслов, образов и звуков, Толстой, тем не менее, делает исключение для стихотворений Бунина. Надо полагать, его привлекала строгая простота и верно очерченная реальность в бунинских строчках, созвучных тому, что видел и чувствовал сам Толстой:
Не видно птиц. Покорно чахнет
Лес, опустевший и больной,
Грибы сошли, но крепко пахнет
В оврагах сыростью грибной.
Глушь стала тише и светлее,
В кустах свалялася трава,
И, под дождем осенним тлея,
Чернеет темная листва.
А в поле ветер. День холодный
Угрюм и свеж — и целый день
Скитаюсь я в степи свободной,
Вдали от сел и деревень.
И, убаюкан шагом конным,
С отрадной грустью внемлю я,
Как ветер звоном однотонным
Гудит-поет в стволы ружья.
Для Бунина было очень важно соотносить себя с Толстым, сверяться с ним, чувствовать духовную общность. Не случайно, находясь в эмиграции, Бунин несколько лет посвятил созданию книги «Освобождение Толстого», которая до сих пор считается лучшим описанием сложного творческого и человеческого восхождения великого классика. Толстовское мироощущение не могло не повлиять на взгляды Бунина и, как следствие, писательские ходы. Так, литературоведы, помимо стремления к правдивому изображению жизни у обоих писателей, находят один сходный мотив - мотив смерти как конечного испытания, рубежного события, позволяющего определить ценность или малозначимость того, кто покинул мир. Мысль не нова, но каждый её воспринимает по-своему, примеряет к собственному жизненному пути. Толстой, повторяя слова Марка Аврелия о том, что «высшее назначение наше - готовиться к смерти», писал: «Постоянно готовишься умирать. Учишься получше умирать». Но эта высокая философия большинству людей всё-таки чужда. Вот и бунинский господин из Сан-Франциско это «испытание смертью» не проходит.
И.А. Бунин и А.П. Чехов. Журнал "Нева", № 49, 1914.
Бунин был горячим поклонником рассказов и повестей Чехова, а пьес, по его признанию, «не любил». Чехов был свидетелем становления таланта Бунина и предрекал ему успех в будущем. Писатели сердечно общались, находились в дружеской переписке. Бунин даже в отсутствие Антона Павловича останавливался в его ялтинском доме и слал оттуда трогательные письма. Вот одно от 13 января 1901 г.: «Здесь очень тихо, погода нежная, и я чудесно отдохнул за эти дни в Вашем доме. Не нарадуюсь на синий залив в конце вашей долины. Утром моя комната полна солнца. А у Вас в кабинете, куда я иногда заходил погулять по ковру, - еще лучше: весело, просторно, окно велико и красиво, на стене и на полу зеленые, синие и красные отсветы, очень сильные при солнце. Я люблю цветные окна, только в сумерки они кажутся грустными, и в сумерки кабинет пуст и одинок, а Вы далеко… Слышал от Марии Павловны, что Вы работаете, - очень желаю настоящего настроения и равновесия. Я тоже кое-что скребу и читаю. А за всем тем живу тихо и благородно. Кланяюсь Вам, крепко жму руку».
Чехов в своих письмах нередко на правах старшего товарища придерживается дружественно-шутливого тона. Так, в марте 1901 года он пишет: «Милый Иван Алексеевич! Поживаю я недурно, так себе, чувствую старость. Впрочем, хочу жениться», а 15 января 1902 года он шлёт Бунину поздравительное письмо такого содержания: «Милый Иван Алексеевич, здравствуйте! С Новым годом, с новым счастьем! Желаю Вам прославиться на весь мир, сойтись с самой хорошенькой женщиной и выиграть 200 тысяч по всем трем займам». В шутку Чехов именовал дворянина Бунина господин маркиз Букишон, при этом Букишону доверялись и сокровенные мысли, и то, что тревожило душу или занимало пытливый чеховский ум.
Сходились писатели и в своем уважительном отношении к Толстому. Как-то в разговоре с Буниным Чехов со свойственной ему иронией сказал, что восхищается презрением Толстого «ко всем прочим писателям»: «Он всех нас… считает совершенно за ничто. Вот он иногда хвалит Мопассана, Куприна, Семенова, меня... Отчего хвалит? Оттого, что он смотрит на нас как на детей. Наши повести, рассказы, романы для него детские игры... Вот Шекспир - другое дело. Это уже взрослый и раздражает его, что пишет не по-толстовски». А в другом разговоре Чехов пророчески заявил: «Вот умрет Толстой, все к черту пойдет! - Литература? - И литература».
Толстого, Чехова и Бунина, помимо ярко выраженного, большого и самобытного таланта, объединяло еще и то, что все трое обладали чувством собственного достоинства и независимым мнением, понимали уровень своего дарования и связанную с этим ответственность перед настоящим и будущим.
В плену у сверхвосприимчивости
И. Бунин в Париже, 1948 год. Фото:cyrillitsa.ru
Внимательные читатели бунинских текстов замечают его манеру фиксировать самые тонкие оттенки красок, звуков и особенно запахов. Одористическая палитра в некоторых произведениях заслоняет даже событийный ряд. Таковы, например, «Антоновские яблоки». Название уже указывает на доминирующий аромат, но помимо него в тексте есть масса других: в саду «запах меда и осенней свежести», «запах дегтя в свежем воздухе», «и вот еще запах: в саду — костер, и крепко тянет душистым дымом вишневых сучьев». Из усадьбы - «запах дыма, жилья». В доме, кроме яблочного духа, «услышишь запах … старой мебели красного дерева, сушеного липового цвета, который с июня лежит на окнах». В лакейской пахнет и подтопленная печка, и лежащий перед ней ворох соломы, от которого идет резкий дух «уже зимней свежести», а «в запертых сенях пахнет псиной». Утро встречает «резким воздухом зари и запахами озябшего за ночь, обнаженного сада», «крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою»...
В текстах о трагической любви тот же подход: картинка глазами мужчины и запах как дополнительная краска к ней. В «Солнечном ударе» - жар, духота, раскаленный воздух и сводящий с ума «запах её загара и холстинкового платья». В рассказе «Натали» - разлитая в окружающей природе и в молодом теле сладкая нега: днём проникал через ставни «сладкий от цветов и трав воздух», вечером «сладко дуло полевым дождевым ветром», ночью – «сладко пахло цветами», сердце сжималось «сладко и таинственно». И в преддверии встречи после долгой разлуки особенно остро ощущалась героем «свежесть и новизна… полевого и речного воздуха», в тонком вечернем холодке которого слышны отголоски незабытой юношеской любви: «сильно пахло сладким цветом груш».
В стихотворных текстах – те же визуально-одористические зарисовки. Иногда яркие, как, например, морское прибрежье, где валуны «блестят на солнце мокрым боком», «осенний ветер, запах соли и белых чаек шумный рой». А иногда едва уловимые, как «тонкий запах чёток», который вдыхают монахи, глядящие на мир «из-за чернеющих решёток» («Закат»).
Те, кто близко знал Ивана Алексеевича, отмечали, что у него от природы были очень развиты обоняние, слух и зрение, да и сам писатель называл свою сверхвосприимчивость «нутряной». По его словам, в молодости он мог видеть на звёздном небе то, для чего другим нужна была специальная оптика, или за несколько километров услышать звук колокольчиков на приближающихся лошадях.
В беседе с Ириной Одоевцевой Бунин признавался: «У меня ведь душевное зрение и слух так же обострены, как физические, и чувствую я все в сто раз сильнее, чем обыкновенные люди, и горе, и счастье, и радость, и тоску. Просто иногда выть на луну от тоски готов. И прыгать от счастья. Да даже и сейчас, на восьмом десятке». А в дневнике записывал: «Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду – и как остро, Боже мой, до чего остро, даже больно!». Этой особенной чувствительностью объясняется то, какого качества получается «картинка» при воспроизведении Буниным пейзажных зарисовок, изображении человеческих состояний, передаче событийного ряда. Не зря некоторые исследователи полагают, что бунинские тексты весьма кинематографичны.
Русский изгнанник
Чествование Бунина в Стокгольме (1933). Cлева направо: Г. Н. Кузнецова, И. Троцкий, В. Н. Бунина, А. Седых, И. А. Бунин, «Люсия». Фото: smotrim.ru
В 1933 году Шведская академия вручила Ивану Бунину Нобелевскую премию по литературе «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». Это очень верное определение – «строгое мастерство», ибо составляющие бунинского стиля – это ясность мысли, сила чувств и классическая выверенность, стройность словесной формы. В полной мере это относится как к прозе, так и к поэзии Бунина, причем даже самой ранней. Из дневника писателя: «Перечитывал стихи А. К. Толстого — многое удивительно хорошо, — и свои “Избранные cтихи”. Не постигаю, как они могли быть не оценены!». Последнее горькое замечание относится к тому периоду, когда Бунину отказывали в оригинальности, причисляли его к декадентам, поэтам меланхолического склада. Действительно, на фоне поэтических изысканий и ярких экспериментов в области звукописи, цветописи и пр. у символистов и других представителей модернизма бунинские стихи терялись. Но время все расставило по своим местам. «Не умствование о видимом, но самый процесс видения, процесс умного зрения», - вот что, по мнению Владислава Ходасевича, отличает бунинские тексты. Чтобы в результате получилось по-бунински строго, просто и гармонично, нужна была кропотливая работа как на этапе создания произведения, так и после. Известно, что Бунин мог вносить редакторские правки уже на стадии вёрстки и осуществлял жесткую корректуру: ему важно было видеть на своем месте не только каждое слово, но и каждый знак препинания.
Будучи в эмиграции, Бунин наконец занял то место, которое ему соответствовало, - на вершине литературного олимпа. Когда Шведская академия перед вручением Нобелевской премии попросила его заполнить графу «национальность», писатель указал гордый и горький статус – «Русский изгнанник». Полученные деньги, вместо того чтобы оставить «на старость», почти все раздал нуждающимся: посылал тем, кто просил его о помощи в многочисленных письмах, помогал оказавшимся в трудной ситуации собратьям по перу, потому что сам не понаслышке знал, что такое голод и нужда на чужбине.
В своем дневнике И.А. Бунин сделал такую запись: «Я был умен и еще умен, талантлив, непостижим чем-то божественным, что есть моя жизнь, своей индивидуальностью, мыслями, чувствами – как же может быть, чтобы это исчезло? Не может быть!». Эта адекватная самооценка сродни уверенному пушкинскому «Нет, весь я не умру — душа в заветной лире/ Мой прах переживет и тленья убежит». Еще в 1915 году Бунин написал в Москве стихотворение «Слово», в котором указан рецепт бессмертия:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.
Автор: Тамара Скок
