«Нескучный русский»
Язык и его функции. Выпуск 250
Вопрос-ответ

Здравствуйте, подскажите, правильно ли расставлены запятые? 1. Просторный, чуть завышенный кверху силуэт с плавной линией рукава.

Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста, в предложении: Сообщите мне, пожалуйста, устраивает ли Вас расписание занятий, предложенное моим коллегой. Перед причастием "предложенное" ставится запятая? Спасибо!

Упустить из вида (из виду)? Скажите, пожалуйста, какой вариант правильный?

  1. Главная
  2. Новости

«Бег вдвоём к одной цели»

Изображение: mirkosmosa.ru

Удивительное свойство русской литературы – способность впитывать и перерабатывать мировые идеи, смыслы и образы и при этом не терять своей «самости», идти и развиваться по собственной траектории. Внимание к произведениям всемирной литературы, интерес к творчеству иноплеменных поэтов стали ярко проявляться еще в XVIII веке, когда русские стихотворцы взялись за переложение европейской поэзии. В то время считалось, что ни авторство, ни оригинальность структуры стиха не важны. «Что нужды читателям, мое ль они, или чужое от меня читают, только б им читать приятное, важное и полезное, а не шпынское, пустое и сатирическое», - писал В. Тредиаковский. Существеннее всего – смысл. Если удалось его передать (а еще лучше развить авторскую мысль), используя лексический и синтаксический потенциал русского языка, то дело сделано. Литературовед Г. А. Гуковский, характеризуя принципы вольных стихотворных переложений XVIII в., замечал, что русские поэты-переводчики не прочь были «прибавить новое», к оригинальному тексту, «сделать еще один шаг вперед по пути, на котором остановился автор подлинника, украсить, улучшить оригинальный текст в той мере, в какой это позволяет состояние искусства в момент перевода». Они полагали, что «перевод, изменяющий и исправляющий текст, лишь служит на пользу достоинству последнего».

Справедливости ради следует отметить, что поэт А. Сумароков придерживался иного мнения: «Когда переводить захочешь беспорочно, … творцов мне дух яви и силу точно». Стараясь задать вектор художественному слову, А. Сумароков рассуждал и поучал:

Такой нам надобен язык, как был у греков, 
Какой у римлян был, и, следуя в том им, 
Как ныне говорит Италия и Рим, 
Каков в прошедший век прекрасен стал французский, 
Иль наконец сказать, каков способен русский! 

В полном соответствии с утверждением М. В. Ломоносова о том, что язык российский способен иметь «великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, … богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка», русские поэты-переводчики берутся за дело и перелагают на родной язык лучшие образцы европейской поэзии. К счастью, на русский, благодаря его гибкости и полифоничности, как оказалось, прекрасно можно переложить, и распевные итальянские сонеты, и ритмичные немецкие баллады, и французские музыкальные стихи, и греческий торжественный гекзаметр. Примером удачной стилизации может служить знаменитая «Тилемахида» В. К. Тредиаковского, стихотворное переложение французского романа Ф. Фенелона «Приключения Телемаха, сына Улисса» (1699 г.).

Буря внезапно вдруг возмутила небо и море.
Вырвавшись, ветры свистали уж в вервях и парусах грозно,
Черные волны к бокам корабельным, как млат, приражались:
Так что судно от тех ударов шумно стенало.
То на хребет мы взбегаем волны, то низводимся в бездну,
Море когда, из-под дна разливаясь, зияло глубями,
Видели близко себя мы камни остро-суровы. 

И стиль, и выбор лексики, и образность, и ритмика – всё это заслуживает похвал. Пушкин, давая оценку титаническому труду В. К. Тредиаковского, писал: «Он имел о русском стихосложении обширнейшее понятие… Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывает необыкновенное чувство изящного. В „Тилемахиде” находится много хороших стихов и счастливых оборотов».

В поэзии XIX века немало образцов таких произведений, которые благодаря мастерству переводчиков воспринимаются как истинно русские. Одним из самых талантливых в ряду поэтов-переводчиков по праву считается В. А. Жуковский, автор знаменитого утверждения «Переводчик в прозе – раб, переводчик в стихах – соперник». Следуя этому принципу, Жуковский наряду с незаурядным талантом проявлял при этом удивительный такт и стремился к достижению баланса, обеспечивающего гармоничное слияние двух авторских Я. В своём письме к Н. В. Гоголю он так высказывался по этому поводу: «У меня почти всё чужое или по поводу чужого, — и всё, однако, моё». Этот феномен тонко чувствовавшим Гоголем тоже был отмечен: «Не знаешь, как назвать его, — переводчиком или оригинальным поэтом. Переводчик теряет собственную личность, но Жуковский показал ее больше всех наших поэтов... Каким образом сквозь личности всех поэтов пронеслась его собственная личность — это загадка, но она так и видится всем... Появление такого поэта могло произойти только среди русского народа, в котором так силен гений восприимчивости, данный ему, может быть, на то, чтобы оправить в лучшую оправу всё, что не оценено, не возделано и пренебрежено другими народами».

Переводил Жуковский с английского, немецкого, итальянского языков, знакомя читателей с творчеством Гете, Шиллера, Скотта, братьев Гримм… Он перевел байроновского «Шильонского узника», создал стихотворный перевод немецкой повести Фуке «Ундина», переложил на русский язык «Одиссею» Гомера... Возможно, успех переводов Жуковского объясняется еще и его восприимчивостью к мелодике переводимого произведения, к умению не только её почувствовать, но и воспроизвести средствами русского языка. Г. А. Гуковский об этом так писал: «Жуковский создает музыкальный словесный поток, качающий на волнах звуков и эмоций сознание читателя; в этом музыкальном потоке, едином и слитном, как и единый поток душевной жизни, им выражаемый, слова — это ноты». Почувствовать слиянность смыслов и мелодики можно на примере отрывка из «Шильонского узника»:

Вдруг луч внезапный посетил
Мой ум... то голос птички был.
…………..                       
Как прежде, бледною струей
Прокрадывался луч дневной
В стенную скважину ко мне...
Но там же, в свете, на стене
И мой певец воздушный был:
Он трепетал, он шевелил
Своим лазоревым крылом;
Он озарен был ясным днем;
Он пел приветно надо мной...
Как много было в песне той!
И все то было - про меня!
Ни разу до того я дня
Ему подобного не зрел!
Как я, казалось, он скорбел…

Стихотворцы XVIII-XIX вв. – почти сплошь поэты-полиглоты, а потому не удивительно их обращение к античной и европейской поэзии. Пушкин, Дельвиг, Кюхельбекер, Батюшков, Лермонтов и многие другие и переводили, и стилизовали образцы всемирного стихосложения. На рубеже XIX и XX веков эта тенденция только усилилась: русские стихотворцы активно обращались к творчеству зарубежных авторов, интересовались европейскими поэтическими и философскими манифестами, стараясь идти в ногу со временем и при этом сохранять традиции русского литературного перевода.

Одним из активных переводчиков западноевропейской литературы можно считать К. Д. Бальмонта, переложившего на русский язык творения Гейне, Ленау, Мюссе, Ибсена, Шелли, а также древние философские трактаты и некоторые фольклорные тексты, в том числе индийские, китайские, японские, армянские, литовские, чешские, болгарские и др. При таком разбросе точность трудно соблюсти, и потому не удивительно, что Бальмонта критиковали. Например, дотошный К. И. Чуковский по поводу переводов Уитмена Бальмонтом заметил: «Положительно г. Бальмонт не чувствует языка, с которого переводит. В трех строчках перевода он сделал пять грубейших ошибок, – и, благодаря этим ошибкам, создал характеристику Уитмана, весьма далеко отстоящую от подлинной». Дело в том, что Чуковский тоже переводил этого же автора, потому творческая ревность объяснима. А. А. Блок пытался дать объективную оценку и в статье о русской критике отстаивал право поэта-переводчика на некоторые вольности: «Допускаю, что и переводы Чуковского ближе к подлиннику, чем переводы Бальмонта, допускаю, что и облик Уитмана Чуковский передает вернее, чем Бальмонт, но факт остается фактом: переводы Бальмонта (хотя бы и далекие) сделаны поэтом, облик Уитмана, хотя бы и придуманный, придуман поэтом; если это и обман – то “обман возвышающий”, а изыскания и переводы Чуковского склоняются к “низким истинам”». Сам Бальмонт по этому поводу высказался следующим образом: «Переводы – неизбежность, и поэта, знающего много языков и любящего языки чужих стран и певучий язык Поэзии, влечет к себе искусство перевода. Это – соучастие душ, и поединок, и бег вдвоем к одной цели. Дать в переводе художественную равноценность - задача невыполнимая никогда. Произведение искусства, по существу своему, единично и единственно в своем лике. Можно дать лишь нечто приближающееся больше или меньше».

Попытку Бальмонта выразить свое отношение к «созвучному» собрату можно наблюдать на примере его стихотворного обращения «К Шелли». Этого английского поэта он сравнивал с «облаком и ветерка дыханьем» и посвятил ему такие строки:

Мой лучший брат, мой светлый гений,
С тобою слился я в одно.
Меж нами цепь одних мучений,
Одних небесных заблуждений
Всегда лучистое звено.
И я, как ты, люблю равнины
Безбрежных стонущих морей,
И я с душою андрогины,
Нежней, чем лилия долины,
Живу как тень среди людей.
И я, как свет, вскормленный тучей,
Блистаю вспышкой золотой.
И мне открыт аккорд певучий
Неумирающих созвучий,
Рожденных вечной Красотой.

Такое благодарное посвящение поэту, вдохновившему своим творчеством на перевод его стихов, в литературе встретишь не часто. Это поэтическое послание говорит и о силе чувств переводчика, и об особой его признательности за ощущение всемирного, надмирного единства.

Поскольку поэты Серебряного века  (Блок, Брюсов, Бальмонт, Белый, Анненский, Гумилев и мн. др.) активно переводили, то возникла в конце концов необходимость создания некоего кодекса переводчиков, свода правил, на которые следовало опираться в работе. За дело взялись Гумилев и Чуковский. Они входили в Коллегию экспертов издательства «Всемирная литература» и в 1919 году выпустили брошюру «Принципы художественного перевода», в которой Чуковский давал рекомендации в статье «Переводы прозаические», а Гумилев выразил свою точку зрения на то, что такое «Переводы стихотворные». В частности, поэт настаивал на соблюдении числа строк, метра и размера, способов рифмовки, выбора особой лексики и сохранения тональности оригинального текста.

Эти принципы легли в основу работы следующей плеяды поэтов, не только создавших прекрасные образцы переводной литературы, но и внесших значительный вклад в теорию перевода. С. Маршак, М. Лозинский, О. Мандельштам, М. Гаспаров, П. Антокольский, Б. Пастернак, В. Набоков своим творчеством продемонстрировали, как поднять технику перевода до высоты истинного искусства. При этом у каждого был свой взгляд на проблему. И. Бродский, говоря о необходимости сохранения «структуры оригинала» и соблюдения «эстетического баланса», существующего в авторском тексте, призывал переводчиков постараться «различными средствами воссоздать в переводе это равновесие». М. Гаспаров мог сократить оригинальный текст вдвое. М. Лозинский сравнивал перевод с управлением яхтой, когда «можно идти галсами, забирая ветер в парус то с одной, то с другой стороны» и эффектно лавировать, но быть очень далеко от курса, а можно идти «почти против ветра», преодолевать сопротивление, и это «гораздо труднее, но курс выдерживается точно». Ученик М. Лозинского переводчик И. Ивановский уверяет: «Если положить рядом с переводом Гамлета, сделанным Лозинским, подлинник и посмотреть, как передается строка в строку каждый интонационный ход, то просто не веришь своим глазам - это невозможно! Но нет, это возможно».

А. Ахматова сказала, что «в трудном и благородном искусстве перевода Лозинский был для ХХ века тем же, чем был Жуковский для века XIX», и тем самым подвела черту под шуточными размышлениями начинающего переводчика о собственном предназначении:

Три года, внук Тредиаковского,
За томом том перевожу
И от занятия таковского
И с рельсов, и с ума схожу.
Роман… роман… роман… комедия…
И даже… даже… как скажу!
О радио-энциклопедия,
Тебе неслыханно служу!
Когда ж, о Муза, утвержу
Себя в прямых правах наследия
И в родословной вместо «Тредиа»
Восстановлю былое «Жу»?

Знатоки утверждают, что М. Лозинскому удалось в своем творчестве достичь уровня «саморастворения», когда в работе над подлинником поэт-переводчик, мастер настолько искусен, что обретает высшую степень свободы. Кроме того, ему удалось в своих текстах сохранить язык русского Серебряного века, богатый, образный, живой.

Работа добросовестного переводчика трудна и кропотлива. Вот как Лозинский говорил о переводе Данте: «Я начал переводить задолго до войны, когда еще служил в Публичной библиотеке, и приходилось переводить по вечерам, после утомительного дня. Очень много времени занимала подготовительная работа: потребовалось множество сведений обо всех упоминаемых Данте лицах и тому подобное. Что знал — нужно было проверить, чего не знал — найти. И так, по зернышку, набралось двенадцать печатных листов комментария». Недаром за перевод «Божественной комедии» М. Лозинский был удостоен Государственной премии I степени, т.к. этот труд по праву считается выдающимся явлением в истории русской поэзии.

Настоящий поэтический перевод – это трудоёмкая работа, способность чувствовать другого и не терять себя, это и талант, и в какой-то мере профессиональное мужество, позволяющее через самоотречение сделать понятным для читателя «и острый галльский смысл, / И сумрачный германский гений».

Автор: Тамара Скок

Проверка слова Все сервисы
  • ЖУРНАЛ «РУССКИЙ МИР.RU»
  • День словаря
  • Фонд Русский мир
  • ИНСТИТУТ РУССКОГО ЯЗЫКА ИМЕНИ В.В. ВИНОГРАДОВА РАН
  • Грамота ру