Журнал «Иностранная литература» предлагает сравнить три перевода стихотворения «Луковая колыбельная» испанского поэта и драматурга Мигеля Эрнандеса, которое он написал в сентябре 1939 в тюрьме Торрихос. Это не только колыбельная, но и гимн, и эпистола, и элегия.
Мигель Эрнандес
Мигель Эрнандес (1910–1942) – испанский поэт и драматург. Он был членом Коммунистической партии Испании, участвовал в Гражданской войне на стороне республиканцев, писал стихотворные листовки. После победы франкистов Эрнандес пытался эмигрировать в Португалию, но был задержан салазаровской полицией и передан жандармам Франко. Так начались его бесконечные тюремные мытарства вплоть до самой смерти поэта в 1941 году.
«Nanas de la cebolla» («Луковая колыбельная») без всяких сомнений можно отнести к стихотворениям со сложной судьбой. В творчестве Мигеля Эрнандеса оно стало одним из самых сокровенных. Одновременно трагичное и светлое, стихотворение отражает все душевные переживания своего автора. Поводом к его написанию послужило письмо жены, в котором она сообщала о том, что кормит сына грудью, но сама вынуждена питаться лишь луком и хлебом. Страх за жену, за судьбу ребенка, а также неугасимый огонь надежды – все это слышится в строках Мигеля Эрнандеса.
Ключевым образом становится лук, символизирующий все тяготы жизни, свалившиеся на хрупкие плечи его жены, которая вынуждена в одиночку заботится об их общем сыне в страшные, голодные времена. Но наравне с образом отчаяния звучит лейтмотив смеха и улыбки. Обращаясь к сыну, отец из раза в раз повторяет: «Смейся, смейся!». В этих словах теплится надежда, что ребенка минует горькая чаша судьбы. В стихотворении тонко переданы чувства человека, который знает, что больше не увидит свою семью, не обнимет любимых и уже никогда не будет частью их жизни, их будущего, будущего своего сына. Поэт прекрасно понимает, что его судьба – умереть в четырех стенах тюрьмы, но, увы, он не в состоянии этого исправить...
«Луковая колыбельная» состоит из двенадцати сегидилий (испанский народный жанр песенной поэзии), потому неудивительно, что из стихотворения получилась берущая за душу песня, благодаря которой произведение Мигеля Эрнандеса продолжает передаваться из уст в уста.
Nanas de la cebolla
La cebolla es escarcha
cerrada y pobre.
Escarcha de tus días
y de mis noches.
Hambre y cebolla:
hielo negro y escarcha
grande y redonda.
En la cuna del hambre
mi niño estaba.
Con sangre de cebolla
se amamantaba.
Pero tu sangre
escarchaba de azúcar
cebolla y hambre.
Una mujer morena
resuelta en luna
se derrama hilo a hilo
sobre la cuna.
Ríete, niño,
que te traigo la luna
cuando es preciso.
Alondra de mi casa,
ríete mucho.
Es tu risa en los ojos
la luz del mundo.
Ríete tanto
que en el alma, al oírte,
bata el espacio.
Tu risa me hace libre,
me pone alas.
Soledades me quita,
cárcel me arranca.
Boca que vuela,
corazón que en tus labios
relampaguea.
Es tu risa la espada
más victoriosa,
vencedor de las flores
y las alondras
Rival del sol.
Porvenir de mis huesos
y de mi amor.
La carne aleteante,
súbito el párpado;
el vivir, como nunca,
coloreado.
¡Cuánto jilguero
se remonta, aletea,
desde tu cuerpo!
Desperté de ser niño:
nunca despiertes.
Triste llevo la boca:
ríete siempre.
Siempre en la cuna
defendiendo la risa
pluma por pluma.
Ser de vuelo tan alto,
tan extendido,
que tu carne es el cielo
recién nacido.
¡Si yo pudiera
remontarme al origen
de tu carrera!
Al octavo mes ríes
con cinco azahares.
Con cinco diminutas
ferocidades.
Con cinco dientes
como cinco jazmines
adolescentes.
Frontera de los besos
serán mañana,
cuando en la dentadura
sientas un arma.
Sientas un fuego
correr dientes abajo
buscando el centro.
Vuela niño en la doble
luna del pecho:
él, triste de cebolla,
tú, satisfecho.
No te derrumbes.
No sepas lo que pasa
ni lo que ocurre.
Луковая колыбельная
Посвящается сыну, после письма от жены, в котором она писала, что питается только хлебом и луком.
Лук – это иней,
бедный, холодный.
Иней дней твоих детских
и моей ночи.
Лук – это голод,
круглый, огромный,
снегом запорошенный.
В колыбели голодной
сыночек качался.
Луковой кровью
сыночек питался.
Кровь его стынет.
Луковый голод,
сахарный иней...
Смуглая женщина
лунной капелью
плачет и плачет
над колыбелью.
Смейся, сыночек,
лунную нежность
пей сколько хочешь.
Смейся, соловушко
дома родного.
Смех твой – над миром
сияние новое.
Смейся, мой милый,
так, чтоб душа моя
в воздухе билась.
Смех твой дает мне
крылья свободы.
Рушит тюремные
темные своды.
И на губах,
где он тает,
сердце мое пылает.
Смех твой как шпага
победы крылатой,
он побеждает
цветов ароматы.
Птицей поет
смех твой –
будущее мое.
Сколько внезапности,
всплеска и света,
жизнь твоя в радугу
разодета.
Множество пташек
в маленьком теле
крыльями машет!
Я уж, печальный,
проснулся от детства.
Не просыпайся,
смейся и смейся.
Чтоб в колыбели
детские сны твои
пели и пели.
Птицей взмываешь
в небо бездонное,
сам ты как небо
новорожденное.
Как был он светел –
день, обозначивший
путь твой на свете!
Восьмой тебе месяц,
и пятеро смелых
смеются во рту твоем
цветиков белых.
Зубы жасминные,
дерзкие, маленькие,
невинные.
Станут они
поцелуя границей
в час, когда пламя
в губах загорится
и, разливаясь волнами,
сердце зажжет
это пламя.
Меж лун, напоенных
лишь луковым снегом,
живи, мой сыночек.
Про горе не ведай
покуда.
А впрочем,
будь твердым, сыночек.
Перевод Инны Тыняновой
Луковая колыбельная
Поэт посвящает стихи сыну после получения письма от жены, в котором она пишет, что в доме нет другой еды, кроме хлеба и лука.
В лук запрятан иней
горестей людских,
дней твоих морозных
и ночей моих.
Голод – льдинка синяя,
луковица – шар
из тугого инея.
В голоде, как в люльке,
мой сынок лежит.
Луковою кровью
вряд ли будешь сыт.
Белой и холодной
стала кровь твоя
в этот год голодный.
В лунном свете тая,
словно ночь смугла,
над печальной люлькой
мама замерла.
Улыбнись, малышка.
Хочешь, я луну
дам тебе, худышка?
Жаворонок нежный,
пой всему назло!
От твоих улыбок
на земле светло.
Смейся, смейся вволю,
чтоб душа моя
распростилась с болью.
Смех твой окрыляет!
С ним свободен я:
с ним печаль забыта
и тюрьма моя.
Легкокрыл твой ротик!
Сердце по нему
алой вспышкой бродит.
Смех твой, словно шпага,
повергает ниц
все цветы на свете,
всех на свете птиц.
Солнцу ты соперник.
Плоть моя, в тебя
влившись, не померкнет.
Плоть твоя крылата,
любопытен глаз.
Жизнь в тебе весёлой
радугой зажглась.
Как гнездо, ты тесен:
полон ты щеглят
и щеглячьих песен.
Я от грёз очнулся...
Грезь во снах твоих!
Рот мой вяжет горечь...
Смейся за двоих!
Оставайся в зыбке,
смех свой береги,
пух твоей улыбки.
Ты – паренье в небе,
бесконечный взлёт,
ты – новорождённый
синий небосвод.
Если б мог я птицей
воспарить, как ты, –
вновь, как ты, родиться!
Пять зубков белеют
в месяц твой восьмой:
пять лимонных почек,
лопнувших зимой.
Пять зубов у сына,
юных, налитых,
пять цветков жасмина.
Гранью поцелуев
им придется стать,
зубы эти будут,
как ножи, блистать
в день, когда зубами
управлять начнёт
сладостное пламя.
На груди у мамы,
между бледных лун –
луковый худышка,
ласковый шалун.
Крохотная птица,
знать не знай о том,
что вокруг творится.
Перевод Павла Грушко
Луковая колыбельная
Этот луковый иней,
студеный и скудный,
убелил мои ночи
и ваши будни.
Черный лед и холод,
крупной россыпью иней,
луковый голод.
Это он в колыбели
сыночка баюкал,
питал его кровью
горького лука.
Но в твоих венах
стала сахаром изморозь,
сладостью – мука.
Луна в смоляные пряди
сединки вплетает.
Мама капля за каплей
в сына перетекает.
Смейся, мой мальчик!
Я из полной луны
смастерю тебе мячик.
Наш птенец ненаглядный,
солнечный лучик,
твой смех разгоняет
тяжелые тучи.
Смейся, мой милый,
чтобы воля прибоем
душу омыла.
Твой смех мне дарит крылья
свободной птицы,
в нем крошатся решетки
моей темницы.
Он сердце греет,
высоко над землею
радостно реет.
Твой смех станет шпагой
непобедимой,
предводитель пернатых,
колыбелью хранимый,
младенец славный,
повелитель цветов,
солнцу равный.
Вспархивают ручонки,
трепещут ресницы.
Пригожий ребенок
счастьем лучится.
Как чижиная стая,
сотни смешинок
из груди вылетают.
Я очнулся от детства,
ты же не просыпайся.
Рот мой скорбной подковой,
а ты улыбайся,
беспечально живи.
Ты – росток моей плоти,
моей любви.
Сколько небесного света
в младенческом теле!
По высоким просторам
ты плывешь в колыбели.
Эх, вот и мне бы
возвратиться к истокам,
в чистое небо.
Семимесячный кроха,
ты, не ведая горя,
открываешь в улыбке
пять сахарных зерен,
пять острых бутонов,
пять зубок жемчужных,
новорождённых.
Вот вырастешь – и поцелуи
кипящей пеной
разобьются о крепкие зубы,
как о белую стену.
Губы сольются с губами,
хлынет в тайные недра
жидкое пламя.
Груди, молочные луны,
горьким светом сочатся.
С ними в обнимку
век бы тебе качаться
на небосводе,
не зная, что здесь творится,
что происходит.
Перевод Марины Киеня-Мякинен
«ИЛ», 2023, № 1
Мигель Эрнандес Луковая колыбельная. Стихотворение. Переводы с испанского.
Узнать больше о журнале «Иностранная литература» и оформить подписку можно здесь: inostranka.ru, vk.com/journalinostranka.
Доступны для скачивания и чтения все номера за 2023 год. Печатную версию журнала можно заказать на сайте магазина «Лабиринт».
