Эннио Флаяно, итальянский прозаик, принявший участие в написании сценариев к десяти фильмам Федерико Феллини, создал роман «Время убивать». Трагическая история молодой эфиопки и итальянского лейтенанта на фоне итало-эфиопской войны 1935–1936 годов отличается яркой кинематографичностью.
Эннио Флаяно
Эннио Флаяно (1910–1972) — итальянский сценарист, кинокритик, писатель и журналист. В своих произведениях автор выступает как тонкий и ироничный моралист, не лишенный, однако, жесткости. Его прозаические и драматические произведения проникнуты оригинальной сатирической жилкой и яркими гротесковыми вплетениями, посредством которых он без труда клеймит парадоксальные аспекты современной действительности.
Роман «Время убивать» был написан Эннио Флаяно в 1947 году по настоянию друга писателя, итальянского журналиста Лео Лонганези — и тогда же роман стал первым лауреатом престижной итальянской литературной премии «Стрега», учрежденной в том же году.
Книга не только представляет собой яркое символическое изображение итало-эфиопской войны 1935–1936 годов, которая анализируется автором с присущей ему иронией, но и демонстрирует, в каком положении оказывался итальянский солдат в землях Эфиопии во время вторжения. Так, благодаря главному герою автор делает акцент на среднем классе, который готов буквально на все ради спасения своей репутации.
Главный герой, от лица которого и ведется повествование, — итальянский лейтенант, который, получив короткий отпуск, оставляет свой гарнизон, с тем чтобы вылечить зуб в соседнем городке. Попутный грузовик терпит аварию, и наш герой вынужден продолжить путь пешком через лесную чащу, чтобы выйти на другую трассу и сесть в попутный грузовик. Тропинка, должная вывести путника «напрямик», оказывается лабиринтом. Эфиопский лес не выпускает героя, обрекая его на долгое, запутанное, мучительное скитание по душной чаще и полному сомнений и раскаяний внутреннему миру. После роковой встречи с туземкой и последующего трагического происшествия, лейтенант понимает, что заразился проказой, и начинает свое, по сути, бегство — от болезни и воспоминаний о содеянном. Содеянном преступлении? Или все же благодеянии? Да, благодеянии, ведь он действовал не из страха оскандалиться, повредить своей карьере и репутации, а из гуманных соображений — нажал на курок револьвера, чтобы избавить человеческое существо от предсмертных мучений. Герой полон раздумий и сожалений, его снедает досада, оттого что обстоятельства сложились не в его пользу, оттого что эта чуждая, враждебная африканская земля поймала-таки его в ловушку. Его снедает страх перед лесной чащей, знойной, кишащей паразитами, дикими животными, — чащей, олицетворяющей собой молчаливую, подозрительную, затаенную Эфиопию, где он незваный гость, где он враг, на данный момент победивший, и где он хозяин... Эфиопия в потрясенном сознании героя наполняется образными, гротескными, в какой-то мере даже мистическими подтекстами.
Настигнут ли лейтенанта его «благоволительницы», богини мести, или он будет прощен силами небесными и земными и вернется домой, в дорогую сердцу Италию? И героя, и читателя в конце истории ожидает удивление. Финал вполне кинематографический, ведь Эннио Флаяно прежде всего сценарист (к слову сказать, работавший с Федерико Феллини над «Ночами Кабирии», «Сладой жизнью» и другими фильмами).
Таким образом, проказа в романе приобретает новую, более сложную коннотацию, превращаясь в глубокую метафору болезни духовной. Сам автор писал так: «Может быть, речь идет уже не о проказе, а о более изощренном и неотвратимом зле, том зле, которое появляется в нас, когда наш опыт рассказывает нам, кто мы есть на самом деле. Вот что не только драматично, но и поистине трагично».
Эннио Флаяно «Время убивать». Роман.
Перевод с итальянского Геннадия Федорова.
Фрагмент:
Я посмотрел на часы, они показывали десять. Значит, я отшагал уже час и двадцать минут. Тропа была узкая, иногда она раздваивалась, чтобы скоро соединиться вновь, достаточно удобная, слишком удобная тропа с несколькими короткими подъемами и длинными ровными отрезками. Именно эта ее особенность заставила меня думать, что я ошибся. И уже полчаса не попадались останки гниющих на солнце мулов. Разумеется, мулы не дохнут возле километровых столбов, не лежат на равном удалении вдоль дороги, даже если и приучены к военной дисциплине. Вы можете найти в одной яме сразу трех, ведущих таинственную беседу, а потом пройдете с десяток километров и не встретите ни одного. Скорее всего, я ненамного поднялся над уровнем реки. Может, на сотню метров. Возвышенность была передо мной, она виделась все отчетливее, хотя лесок часто ее закрывал.
Я продолжил путь, полагая, что однажды выбранная кратчайшая дорога не обсуждается. Я мог неожиданно выйти на склон холма рядом с какой-нибудь дымящейся полевой кухней, может, к стоянке грузовиков, — таковы эти тропы.
Я выбросил из головы мысль о неверной дороге и шел дальше. Усталости не было, напротив, воздержание в пище делало ноги проворными, а тело легким, да и вещей в моем ранце было немного. Мешал револьвер на боку, хотелось сунуть его в ранец, но я был один, более того, в незнакомом лесу, среди опасностей, которые невозможно предугадать, да и не нужно, чтобы не омрачать себе путь к четырем дням свободы. И еще эта зубная боль, глухая и ноющая, временами доводившая до скулежа. Таблеток оставалось три.
А если вместо хамелеона мне попалась бы утренняя гиена, утомленная поисками падали и готовая пойти на компромисс со своими вкусами? Еще больший ужас вызывает ее помет на тропе, на который абориген указывает вам с гримасой отвращения.
Нет, никаких гиен. Они бродят только по ночам, и жаль, что не говорят о литературе, как оставленные вдалеке друзья, иначе было бы чем заняться во время бессонницы.
Да, я ошибся, ошибся во всем. Во-первых, в том, что пошел по короткому пути. Во-вторых, в том, что выбрал именно эту тропу. Действительно, она ни разу не пересекла дорогу, как я наивно предположил раньше. Поэтому мне не удастся остановить какой-нибудь грузовик, например, тот, чей приглушенный шум долетал до меня сейчас. Он был, по меньшей мере, в трех километрах от меня и шел на подъем.
Охваченный необъяснимым беспокойством, я проследил за шумом, но, поскольку тропа сворачивала на север, то есть к возвышенности, я возобновил путь. Да, с направлением вышла промашка, но не надо драматизировать события, дойду за пару часов, теперь тропа шла на север и становилась все круче.
Перейдя пересохший поток (там оставалось несколько луж с довольно чистой водой и кучка зеленых деревьев, все тех же проклятых деревьев, пусть и зеленых), я вновь зашагал по тропе, шедшей круто вверх через густой, усеянный термитниками лесок. Какая-то черная птица с криком отделилась от дерева и полетела вперед искать насеста. Было ощущение, что за мной следят, но, может, так казалось от усталости и из-за упрямо ноющего коренного зуба. Я стал насвистывать, и скоро мне в голову пришли приятные мысли, в первую очередь, об отпуске. Потом мысль о жгущем карман письме, которое можно перечесть прямо сейчас, дорогое письмо, оно всегда было при мне. Я попытался разобрать несколько неясных, поспешно нацарапанных слов, которым придавал очень большое значение. Может, те немногие слова могли ответить на все тревожившие меня вопросы, но, как обычно, после того, как я разобрал их, пришло разочарование, — особого значения не было в словах, торопливо выведенных рукой очень спокойной женщины.
— Печально, — сказал я.
Теперь в лесу росли высокие кусты, закрывавшие обзор, что заставило меня еще раз остановиться и обдумать свое положение. Я находился в долине притока реки, следовательно, удалился как от моста, так и от возвышенности, поскольку ее вершина сливалась теперь с далекими горами. Русло лежало в ложбине, пробитой текущим с севера притоком. Подо мной виднелась небольшая речушка, почти скрытая растительностью.
Древний покой в этих местах. Все как в самый первый день, день сотворения мира. Должно быть, спуститься вниз к речушке не трудно, но какие соображения могли привести туда людей? Вряд ли необходимость переправиться или рыбная ловля, которой здесь никто не занимается, меньше всего нужда утолить жажду, поскольку вода есть в избытке на возвышенности, и как место поселения речной берег никого не мог прельстить в этой жаркой зоне. Удовольствие от экскурсии? Местные жители не любят шумных сборищ. Спустившись к берегу, я нашел бы там лишь следы животных и ничего больше. Похоже, туда не вела ни одна тропа, и мне пришлось бы самому ее прокладывать. Но чего ради? И все же мелькнула мысль спуститься, так укоренилась во мне страсть к бесполезным предприятиям. Разве только я один такой неудачник? Хотя теперь-то начинаю подозревать, что это именно так.
Легкий бриз вызывал рябь в одном месте на совершенно спокойной поверхности воды. Присмотревшись, я решил, что это гниющий ствол дерева. Но ствол скользнул и исчез — значит, крокодил, а может, только игуана. С высоты трудно оценить размеры.
“Наверное, ждет меня”, — подумал я, и мысль показалась забавной. Однако смеяться не хотелось, и я побрел лесом дальше.
Тропы больше не было.
Это стало тревожить меня до такой степени, что я прошел километр, может, два назад в направлении моста, стараясь идти на подъем. Слишком поздно вспомнил я о предосторожности, которую должен был соблюсти раньше: изредка оставлять на растениях обрывки бумаги. Сколько раз мы смеялись над нашим командиром, когда он пробирался через лес с рулоном бумаги, через каждые пятьдесят шагов оставляя обрывки и даже нумеруя их. Теперь на поиски верной дороги уйдет уйма времени. Шагал я быстро и, если бы дошел хотя бы до первого потока, понадобилась бы еще пара часов, чтобы вновь оказаться у моста под ироничными взглядами рабочих. Светловолосый парень спросит меня: “Вы что-то забыли?” — и больше не скажет ничего. Вернуться назад —хорошее решение, надо только найти ручеек. Но поток зарождался именно в том месте, где я его пересек. Если я не найду это место, о ручье бесполезно и говорить.
Было и другое решение: пробраться вверх прямо к возвышенности. Возвышенность не была миражом, она существовала и, преодолев перепад высотой в четыреста или пятьсот метров, я мог бы ее достичь. Я смело поднялся на первый горб и оказался на другой площадке, похожей на ту, что я только что оставил, такой же плоской и пустынной, с такими же деревьями. Вот так, преодолевая террасы одну за другой, я думал добраться до цели, может, сейчас будучи к ней ближе, чем надеялся.
— Смелее! — громко сказал я.
Раздраженный своей достойной экскурсанта промашкой я решил выбираться, идя на подъем к вершине возвышенности, по крайней мере, до того, как солнце спрячется за следующую. Приободрившись, я возобновил подъем, но, оказавшись на третьей террасе, понял, что потерпел фиаско.
Прямо передо мной высилась базальтовая стена. Слева терраса шла наклонно. Я мог пойти по тропе направо, но стоило ли добавлять еще одну неудачу к уже достаточно неудачному предприятию? Незачем еще больше удаляться от моста. Я мог попытаться пройти слева, но и это было бы тоже бесполезно, потому что тропа не огибала стену, а терялась в глубоком обрыве. Искать выхода у этой обжигающе горячей стены с риском для жизни? “Решайся и возвращайся назад”, — сказал я себе.
Теперь, хоть и не хотел обольщаться, я унюхал-таки вонь от падали мула. Может, то было спасение. Я повел глазами, и рука сразу дернулась к револьверу, екнуло сердце. Прислонившийся к валуну, на земле неподвижно сидел абиссинец, подпирая тощую голову рукой и внимательно глядя на меня одним открытым и вторым прикрытым глазом.
Стена отразила мой крик, абиссинец не шевельнулся. Только стая воронов похоронным фейерверком взлетела за моей спиной. Птицы сразу вернулись на место.
Я поспешно отошел и наткнулся на второй труп. Он лежал, растянувшись и тыча в небо неподвижной рукой. За ним еще один воин лежал ничком в вечном покое, уложив голову на предплечье, может, вслушиваясь в слова того, чья рука указывала в небо. Они лежали среди остатков своего лагеря, среди пустых жестянок из-под керосина и пепелища костра между камнями. На камнях кастрюля, в которой какое-то варево уже давно перестало вариться.
В этот раз остановившаяся взглянуть на меня с симпатией белка не вызвала у меня улыбки. Я повторял себе, что если поддамся панике, то здесь и останусь. Если бы я бросился бежать (что мне действительно хотелось сделать), если, подавляя страх, принялся бы кричать, что вышло бы тогда? Нужно было спокойно все обдумать, отдохнуть немного в тени мало-мальски дружелюбного дерева. Я пытался сохранить остатки самообладания, которые, похоже, терял. Вдобавок остановились часы.
Но что там за шум? Я напряг слух, силясь услышать успокаивающий гул грузовика, но он был очень далеко, слишком далеко!
Я развернул топографическую карту, дабы найти на ней реку и селение на возвышенности, которые и были моей первоначальной целью. Несколько тропинок шли от реки, я нашел переправу, то есть место строительства моста. Все было очень приблизительно, речушки не наблюдалось, а названия тропинок говорили о том, каким романтизмом вдохновлялся топограф. Выпустить карту со многими пробелами было нельзя, и он по своей прихоти снабдил ее короткими фразами: Возможное стойбище пастухов или Место сборища страусов. Только тогда я понял, что карта была очень старая, изданная, наверное, с полвека назад.
Рассмеявшись, я воспрянул духом и немного успокоился. Но должен добавить, что звук моего голоса, такой чужой в этом месте, быстро пресек мою зыбкую радость, и я погрузился в еще более мрачное беспокойство. “Я не выберусь отсюда”, — думал я. Мысль провести ночь рядом с трупами и на рассвете увидеть указывающую в небо руку показалась мне невыносимой. Я еще раз посмотрел на карту, там значилась тропинка, может, именно та, с которой я сошел раньше, или короткая дорога, по которой я не сумел пройти. Она называлась Харгез.
Я побрел назад, прошел обе террасы и снова углубился в лес. Спустя час, смертельно уставший, уселся возле термитника…
Журнал «Иностранная литература», 2023, № 5–6.
Источник изображения: https://www.gettyimages.co.uk/photos/ennio-flaiano
