«Судьба свои дары явить желала в нём,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род — с возвышенным умом
И простодушие с язвительной улыбкой». Так Александр Пушкин писал о Петре Вяземском, одном из самых близких своих друзей.
Предлагаем вашему вниманию увлекательную статью Марины Богдановой о ярком человеке, смелом гражданине и талантливом поэте П.А. Вяземском.
Если всматриваться в русскую литературу, вчитываться в неё, вслушиваться в голоса и интонации тех, кто считается классиком, рано или поздно понимаешь: эти писатели, поэты, философы – просто люди, живые люди. И, как ни странно, почти все они знакомы друг с другом – история русской литературы приоткрывает перед нами некую «социальную сеть» XIX века. Друг Пушкина Пётр Андреевич Вяземский в этой «сети» был далеко не последний человек.
Вяземский прожил очень длинную жизнь. Рождённый во времена Павла I, он в 1868 году приветствовал стихами появление на свет Николая II. Разумеется, в первую очередь Вяземский для нас – друг Пушкина («...счастливый Вяземский, завидую тебе!»), один из самых любимых его друзей, коллег и соратников, и в лучах этой дружбы он сияет до сих пор. Но Пушкин прожил всего 37 лет, а Пётр Андреевич скончался глубоким стариком (по меркам своего времени) – в 86, пережив и схоронив практически всех своих друзей.
Судьба свои дары явить желала в нём,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род — с возвышенным умом
И простодушие с язвительной улыбкой.
Как и всегда, Пушкин краток и убийственно точен. Петр Андреевич и вправду был щедро одарён судьбой ещё с рождения – но дары эти были соединены «ошибкой». Он был счастлив в браке – и при этом из восьмерых детей пережил родителей лишь сын Павел. Он унаследовал весьма значительное состояние – и в молодости распорядился им так неразумно, что практически всю жизнь потом не мог поправить свои дела. Он был верным другом – и остался один, похоронив всех своих друзей, более того: молва укоряла князя Вяземского в преступном бездействии во время дуэли Пушкина. И наконец – за 70 лет он, прекрасный поэт, издал один-единственный сборник своих стихов, и то не имевший успеха.
Вяземский в молодости. Фото: Pushkinmuseum.ru
«Весенние цветы младых и красных дней»
История любви его родителей весьма романтична. Князь Андрей Вяземский, странствуя по Европе, влюбился в ирландку Дженни О'Рейли. Та была замужем, но князя Андрея это не смутило – в результате его избранница развелась со своим мужем, уехала с возлюбленным в Россию и приняла православие, став Евгенией Ивановной Вяземской.
Такой странный и поспешный брак навсегда рассорил князя Андрея с отцом, но зато подарил России Петра Андреевича Вяземского.
Увы, Евгения Ивановна умерла, когда Пете не исполнилось и десяти лет, он пытался впоследствии узнать хоть что-нибудь о своих ирландских родственниках, но безуспешно. Отец будущего поэта по натуре был человеком властным и жёстким, с сыном обращался сурово – и мальчик его скорее боялся, чем любил. Князь Андрей считал наследника ленивым, безалаберным и трусоватым – и пытался дисциплинировать его ум математикой, а храбрости учил, заставляя ночью ходить по тёмному саду.
В 1805 году юного Петра отправили учиться в Петербург – в знаменитый иезуитский колледж. Кстати, шесть лет спустя туда же чуть не поступил юный Александр Пушкин, поскольку престиж заведения патера Чижа был весьма высок, хотя и плата за обучение взималась серьёзная – 1000 рублей в год. Но открылся государственный Лицей, где обучали бесплатно, и Сашу отвезли экзаменоваться туда.
Проучившись год в иезуитском колледже, Пётр Вяземский был переведён в благородный пансион при петербургском Педагогическом институте, но подросток, ускользнув от монастырской патриархальной дисциплины, пустился во все тяжкие – и отец за благо рассудил вернуть чадо домой.
В Москве к нему приглашали лучших учителей, так что образование молодой князь получил блестящее. Но о развитии таланта у юноши позаботилась сама судьба: Екатерина Андреевна Колыванова, побочная дочь Андрея Вяземского, вышла замуж за писателя и историка Н. М. Карамзина, умницу и таланта, но человека не особенно знатного и совсем небогатого. Князь Андрей пригласил молодых жить в своё имение Остафьево – и четырнадцатилетний Пётр, вернувшись домой, познакомился с автором книг, которыми зачитывалась вся Россия, да и не с ним одним! Остафьево внезапно оказалось в центре литературной жизни, там подолгу гостили Дмитриев, Василий Львович Пушкин, молодой Жуковский и другие «властители дум».
«Сестра моя… старшая меня тремя годами, и я были вовсе не довольны водворением Карамзина в наше семейство, – вспоминал потом Вяземский. – В нас таилась глухая оппозиция против этого брака». Но потом он назовёт Карамзина своим вторым отцом – и действительно, добрейший и сердечнейший Карамзин до конца своих дней будет ангелом-заступником для своего слишком свободолюбивого и вследствие того частенько опального родственника и друга. Когда старый князь Андрей Вяземский внезапно скончался, именно Карамзин стал опекуном сирот, и именно под его воздействием развивался и направлялся литературный талант поэта Вяземского.
Первые литературные опыты Вяземского, впрочем, были весьма подражательны и стандартны – но он был убеждённым сторонником Карамзина, а впоследствии весьма увлёкся новым литературным направлением – романтизмом. Впрочем, от соблазнов светской жизни Карамзин удержать упрямого юношу не сумел. Тот пустился во все тяжкие и, как сам потом скажет, «прокипятил на картах более полумиллиона». Волей-неволей, но пришлось браться за ум. Детство кончилось, «несовершеннолетний мальчик Вяземский» постепенно становился мужчиной.
«Не кланяюсь, а поклоняюсь ей»
В 1811 году 19-летний князь скоропалительно женится на княжне Вере Фёдоровне Гагариной – старшей из четырёх дочерей легендарной Прасковьи Юрьевны Гагариной. Это её, тёщу Вяземского, вывел в «Горе от ума» Грибоедов под именем Татьяны Юрьевны, – той самой, на поклон к которой ездила вся Москва.
История брака Вяземского романтична и комична одновременно. В августе 1811 года в усадьбе Мещерское, принадлежащей отчиму сестёр Гагариных, собралось молодое общество. Одна из девиц закинула в пруд свой башмачок, и присутствующие молодые люди, не исключая князя Вяземского, бросились его вылавливать. Князь начал тонуть. Когда его вытащили, он был не в силах возвратиться домой и слёг с горячкой в Мещерском. Сестры наперебой ухаживали за юношей, особенно хлопотала княжна Вера. Зашелестели слухи, и Пётр Александрович Кологривов, отчим девиц, объявил князю, что тот обязан жениться на княжне Вере, чтобы не компрометировать честное семейство. 18 октября княжна Вера Фёдоровна Гагарина и князь Пётр Андреевич Вяземский обвенчались. Причем князь, сильно ослабевший после болезни, венчался сидя в кресле.
Вера Фёдоровна, жена поэта (художник – К. Я. Рейхель). Фото: ru.wikipedia.org
Этот брак, заключённый таким странным образом, оказался на редкость счастливым. Вместе супруги прожили 67 лет, у них родилось 8 детей. Молодая княгиня Вяземская, истинная дочь своей матери, полностью взяла в свои руки бразды правления, а муж охотно позволил ей это. Княгиня Вяземская пользовалась всеобщей любовью и уважением – Пушкин звал её «княгиней-лебёдушкой», «душой прелестной и великодушной», в письмах Вяземскому не забывал слать ей приветы, напоминая: «Я не кланяюсь, а поклоняюсь ей». Она же, в свою очередь, относилась к Пушкину по-матерински, хоть и старше его была лишь семью годами, – и была на свадьбе Пушкина с Натальей Гончаровой посажённой матерью жениха.
Кстати, в том же 1811 году Вяземский получил придворную должность камер-юнкера – не без хлопот со стороны Карамзина.
«На скорую руку посвящён в воины»
В 1812 году Петр Вяземский вступил добровольцем в ополчение. Беременную жену он отправил с Карамзиными в Ярославль, а сам принимал участие в Бородинской битве – его взял к себе в адъютанты бесстрашный и весёлый генерал Милорадович – тот, что потом будет смертельно ранен декабристом Каховским. Про участие своё в историческом событии Вяземский вспоминал со свойственным ему юмором: «Я так был неопытен в деле военном и такой мирный московский барич, что свист первой пули, пролетевшей надо мной, принял я за свист хлыстика. Обернулся назад и, видя, что никто за мной не едет, догадался я об истинном значении этого свиста».
Нескладный, сугубо штатский, в круглых очках, за битву при Бородино князь был награждён орденом Св. Владимира IV степени с бантом, этот орден давали за военные заслуги. Награждён он был за спасение под огнём раненого генерала А. Бахметева.
Петра Андреевича упорно считают одним из прототипов Пьера Безухова. Сам Вяземский никогда не чувствовал себя польщённым такими предположениями – и более того: резко критиковал Л. Толстого за то, что «в упомянутой книге трудно решить и даже догадываться, где кончается история и где начинается роман, и обратно».
Толстой оправдывался, но Вяземский мнения своего о романе не изменил – а полемика привела к тому, что князь записал-таки свои воспоминания о войне 1812 года.
«Я вижу подданных царя, но где ж отечества граждане?»
В 1816 году Вяземский был принят в «Арзамас». А годом спустя молодой аристократ под начальством Н. Новосильцева в качестве переводчика при царском комиссаре отправился в Царство Польское. Успешную работу князя отметил сам царь – и вскоре Пётр Андреевич уже переводил лично для Александра I. Одними переводами речей на сейме дело не кончилось – Вяземский со своим шефом Н. Н. Новосильцевым активно участвовал в секретном государственном проекте – составлении «Государственной уставной грамоты Российской империи».
Это был последний демократический проект, которым закончилось «дней Александровых прекрасное начало». Все ждали слишком многого, но чуда не случилось.
Вяземский испытал самую настоящую депрессию и ярость. Он не стеснялся в выражениях, изливая свою досаду в переписке и в стихах. Письма его прилежно перлюстрировались, а за поведением внимательно наблюдали. Постепенно из перспективного государственного деятеля, чья карьера обещала быть блестящей, князь превратился во внутреннего врага. Наконец, он поехал в Россию в отпуск, а когда отправился назад, ему был запрещён въезд в Польшу. Оскорблённый таким нечестным мелочным ходом, Вяземский немедленно подал в отставку и попросил сложить с него звание камер-юнкера, вообще отказавшись служить государю. Его просьба об отставке была удовлетворена – и Вяземский удалился в своё Остафьево, как средневековый мятежный барон – в родовой замок.
«Декабрист без декабря»
Кажется странным, что опальный князь, жаждущий реформ и желающий принимать участие в изменении государственного строя, остался вне декабристского движения – ведь его стихотворения и остроты передавались из уст в уста по всей России, а ода «Негодование» считалась чуть ли не «катехизисом заговорщиков». Да и со стороны декабристов его неоднократно «прощупывали» – не хочет ли примкнуть к ним этот гордый аристократ.
Не хотел. Он совершенно справедливо опасался, что там, где есть конспирация, тайна и прочие «плащи и шпаги», нет никаких гарантий, что руководители не прибегают к манипуляции рядовыми членами общества ради каких-то своих личных целей. Кроме того, Вяземский неоднократно сообщал друзьям, что категорически не верит ни в какие «тайные общества»: «У нас, что ни затей без содействия самой власти – всё будет Пугачёвщина», – писал он в одном из писем, и был прав. Тем не менее, когда восстание свершилось – и было разгромлено, толком не начавшись, Вяземский пришёл к Пущину и предложил принять на хранение портфель с любыми документами, какие тот сочтёт нужным ему передать. Через 32 года Вяземский вернул портфель Пущину, там оказался проект конституции Никиты Муравьева, переписанный рукой Рылеева, – и автографы, в том числе молодого Пушкина. Пущин не смог заставить себя сжечь эти опасные, но драгоценные реликвии.
«Матушка Россия не берёт насильно»
В 1820 гг. князь целиком и полностью отдался литературе. Его дни и ночи были посвящены поэзии – и критическим разборам современников, и осмыслению литературы прежних дней. Пушкин, изнывавший в Южной ссылке, далеко от друзей, с наслаждением прочёл отзыв на своего «Кавказского пленника» и писал другу: «Благодарю тебя, милый Вяземский! пусть утешит тебя бог за то, что ты меня утешил. Ты не можешь себе представить, как приятно читать о себе суждение умного человека».
Вяземский подвизался в журналах («Московский телеграф», «Литературная газета») кипел и сражался в литературных битвах (впрочем, никогда не обижая Карамзина). Но семья росла, подорванного неуёмным юношеским расточительством состояния категорически не хватало, журналистика не приносила достаточного дохода. Кроме того, вскоре на Вяземского была объявлена форменная травля: его обвиняли в безнравственности и развращении молодёжи (эта тема почти всегда работает беспроигрышно).
Литературный обед у Смирдина. Изображены: Булгарин, Шаховской, Греч, Пушкин, Хвостов, Крылов.
Гравюра 1833 г. Фото: a-s-pushkin.ru
Громоздились нелепые обвинения, строились разные домыслы. На Вяземского написали донос, будто бы он собирается под чужим именем издавать сомнительную газету, – обвинение настолько же абсурдное, сколь и нелепое. Не зря Вяземский говорил: «Иные боятся ума, а я как-то всё больше боюсь глупости. Во-первых, она здоровеннее и от того сильнее и смелее; во-вторых, чаще встречается. К тому же ум часто одинок, а глупости стоит только свистнуть, и к ней прибежит на помощь целая артель товарищей и однокашников».
В конечном счете, Вяземский решил объясниться с императором Николаем и защитить своё доброе имя. Он написал довольно откровенную и прямодушную «Записку о князе Вяземском, им самим составленную», где дал объяснение своему поведению, принёс надлежащие извинения и попросил помощи в «трудоустройстве». Жуковский и Карамзин, которые не уставали хлопотать за Вяземского и Пушкина, сумели повернуть дело в нужном направлении, записка попала в августейшие руки – и наконец последовало негласное высочайшее прощение для обоих опальных литераторов.
Пушкина вернули из ссылки, Николай дал ему знаменитую аудиенцию, объявив его своим поэтом. Вяземский должен был принести извинения и своему бывшему начальнику – великому князю Константину, после этого его довольно быстро назначили по ведомству Министерства финансов.
С этого момента его карьера стремительно пошла в гору – через год ему дадут звание камергера. В Министерстве финансов Вяземский работал с полной самоотдачей, насколько мог, – и даже плодотворно, хотя эта область его привлекала крайне мало. Самый главный урок им был усвоен:
Во мне ещё живого много
И сердце полно через край,
Но опытность нас учит строго,
Иного про себя желай.
«Музы наши сёстры»
Самая важная в жизни Вяземского дружба завязалась исподволь, незаметно. Александра, племянника Василия Львовича Пушкина, он знал, когда тот ещё был ребёнком. Тем более впечатлили его стихи юного лицеиста: «Его "Воспоминания" вскружили нам голову с Жуковским. Какая сила, точность в выражениях, какая твёрдая и мастерская кисть в картинах. Дай бог ему здоровья и учения, и в нём будет прок и горе нам. Задавит каналья!»
Вместе с Жуковским он навестил Сашу в Лицее – и молодые люди стали друзьями. Эта дружба длилась всю жизнь. Пушкин и Вяземский обменивались письмами и колкостями, ссорились, спорили, вместе пускались во все тяжкие – и вместе работали над общими проектами. Вяземский занимался издательскими делами Пушкина, хлопотал за него, когда имел такую возможность, – а заодно просил у Пушкина стихов в альбомы соседок по имению. Когда друг получил придворное звание камергера, Пушкин поздравил его шутливыми стихами:
Любезный Вяземский, поэт и камергер...
(Василья Львовича узнал ли ты манер?
Так некогда письмо он начал к камергеру,
Украшенну ключом за Верность и за Веру)
Так солнце и на нас взглянуло из-за туч!
На заднице твоей сияет тот же ключ.
Ура! хвала и честь поэту-камергеру.
Пожалуй, от меня поздравь княгиню Веру.
Нетерпимый и горячий, Пушкин был очень бережен по отношению к Вяземскому, даже если не соглашался с ним: к примеру, Вяземский некоторое время был в приятельских отношениях с Фёдором Толстым «Американцем» – и Пушкин, совершенно обоснованно возненавидевший этого человека, смирял гнев, холодно упоминая о нём в письмах к князю. В свою очередь, все знали: при Вяземском запрещена любая критика Пушкина. Из произведений Вяземского Пушкин брал эпиграфы к своим поэмам, а однажды просто ввёл друга в собственный роман в качестве камео. В VII главе «Евгения Онегина» Татьяна скучает на приёме у московской родственницы, но…
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел.
Вяземский был польщён и обрадован этой литературной шуткой. Кстати, его блистательный дар рассказчика и собеседника отмечали в обществе все. Долли Фикельмон, поклонница Пушкина, аристократка, оставившая блистательные воспоминания (за что ей благодарны все пушкинисты), рассыпается в комплиментах Вяземскому, который всегда умел «занять душу» собеседника. До последних минут Вяземский был с Пушкиным, перед тем как закрыли гроб, положил туда, как и Жуковский, свою перчатку – последнее рукопожатие, – и рыдал на ступенях придворной Конюшенной церкви во время отпевания друга.
Чету Вяземских порой обвиняют в том, что они, зная о яростном письме Пушкина Геккерну, за которым неминуемо последовал вызов, ничего не сделали, чтобы остановить дуэль. Но как быть – ведь официально Пушкин отозвал вызов, когда Дантес женился на его свояченице Екатерине Гончаровой. Кроме того, трудно оценивать нормы поведения одного века по нормам совершенно другого. Что должен был сделать Вяземский? Броситься на колени перед другом, умолять не стреляться, донести на него властям, потому что арест лучше гроба? Вряд ли бы всё это помогло, но совершенно точно одно: Пушкин, страшно щепетильный в вопросах чести, даже лучшим друзьям не позволял вмешиваться в то, что для себя почитал сугубо личным делом, к тому же решённым. Вяземский знал это лучше, чем кто бы то ни было. Но без Пушкина в России ему стало нечем дышать.
«Я пережил и многое, и многих»
После смерти Пушкина Вяземский, хоть и был, как камергер, обязан посещать церемонии при дворе, не появлялся на них в течение 10 лет. Впрочем, ему простили эту фронду. Положение его упрочивалось: в 1839 году князь был избран действительным членом Российской Академии наук, стал соучредителем и председателем Русского исторического общества.
Горе хлынуло на чету Вяземских лавиной – они похоронили одного за другим всех своих детей, из восьмерых, рожденных княгиней Верой, остался лишь сын Павел, впоследствии ставший историком литературы и писателем. Особенно тяжёлым ударом стала смерть трех уже совсем взрослых дочерей.
Развивалась нервная болезнь, сопровождавшаяся бессонницей, приступами острой депрессии, повышенной утомляемости. Вяземский ухитрялся ещё и писать книги, поддерживать широкую переписку, но силы были уже не те. Всё больше и больше стареющий князь Вяземский напоминал себе последнего воина, который на поле битвы хоронит всех своих друзей, а один, как известно, в поле не воин.
П. А. Вяземский на склоне лет. Фото: Stihi.ru
Россия менялась. Главной фигурой в ней становился чиновник, на место аристократии приходила бюрократия. В этом новом, размеренном и расписанном мире Вяземскому почти не оставалось места. Конечно, он тоже изменился, потому что «у того, кто в шестнадцать лет не был либералом, нет сердца; у того, кто не стал консерватором к шестидесяти, нет головы». Прежний либерал, вольнодумец, автор «Негодования» и «Русского бога», теперь в определённых вопросах стал самым искренним консерватором: приветствовал Крымскую войну, страшно протестовал против мирного договора, одергивал молодых и слишком рьяных. Естественно, что молодые и рьяные, новые властители дум, с некоторых пор считали его мракобесом и ретроградом. Впрочем, Вяземский их мнением не очень дорожил – и ещё более отстранялся от «железного века», замыкаясь в памяти о своём, золотом:
Вы мыслить и писать затеяли впервые
С Белинским: до него был вам дремучий мрак.
Прекрасно! У меня ж учители другие,
И до него ещё я мыслил кое-как.
Вот тут и весь вопрос, со справкой и посылкой:
Пожалуй, скажете, что я искусствам враг,
Когда не дорожу малярною мазилкой
И уличным смычком скрипичных побродяг.
При Александре II он был в чести и славе как почтенный царедворец и ветеран госслужбы. Наконец-то император России понимал, как правильно применить для пользы страны этого ценного человека. Вяземский стал товарищем министра народного просвещения, а позже возглавлял управление цензурой, готовил цензурную реформу.
Он продолжал писать – практически до самой своей смерти. Но любимый поэт Пушкина, тонкий и наблюдательный, считался современниками старомодным брюзгой, безнадежно списанным в архивы. И хотя в 1861 году торжественно отпраздновали юбилей поэта – 50-летие его музы, а год спустя вышел тиражом 1162 экземпляров первый прижизненный сборник его стихов, это были чисто государственные мероприятия.
Сам Вяземский на этот счёт не обманывался. Не без ехидства на обеде, данном в его честь, он заметил: «Недаром Н. Ф. Павлов в своём приветствии упомянул о моих литературных связях. Незначительное имя моё богато обстановлено именами, дорогими вашему сердцу и славе народной. Чувствую, что приветствуете вы во мне не столько мои литературные заслуги, сколько мои литературные связи». Он, конечно, был прав. Почитать «живое предание» можно, а читать – совсем необязательно. Книга его осела в книжных лавках: за два года не раскупили и половину тиража. «Открыли» Вяземского только в ХХ веке – и поразились его тонкости и глубине. И. Бродский, наш нобелевский лауреат, именно Вяземского считал одним из главных своих учителей.
В 1858 году Вяземский ушёл в отставку – и практически покинул Россию. Он прожил еще 20 лет и умер в ноябре 1878 года в Баден-Бадене. Его тело перевезли в Россию и похоронили на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге. Россия этой смерти не заметила.
Автор - Марина Богданова
Читайте также другие статьи автора:
Вильгельм Кюхельбекер. Человек без прозы.
«Сравняться, чтобы превзойти»: письма Н. М. Карамзина о Европе
Источник: russkiymir.ru
